Услышав речь, Катя открыла глаза. Говорил Есаков в продолжение их разговора:
– Жалко ее. Остаться одной да еще в таком положении. Будь моя воля, я бы за такие вещи казнил. В этом отношении законы, которые мы обязаны соблюдать, на мой чисто человеческий взгляд, далеко не совершенны.
– Рано у нас ввели мораторий на смертную казнь, – поддержал следователя хрипло майор. – Все перед Западом лебезим. А сами они не все его признают. Американцы на него срали. И правильно делают. Взять этого убийцу. Если он на самом деле потерял память, то это учтут как смягчающее обстоятельство, и ему дадут не вышку, а лет десять, а то и отправят на лечение. А там, глядишь, еще и сбросят за примерное поведение. Выйдет он до срока и опять возьмется за свое. Я согласен с тобой, таких надо сразу кончать. Я уж жалею, что мы не сделали это сразу при попытке к бегству. А вообще, я тебе скажу, надо давать родственникам их убивать. Это им уменьшило бы горечь потери. Не все, конечно, на это способны. Интересно, она бы смогла? – Катя едва успела закрыть глаза, когда они к ней обернулись. – По виду вряд ли, очень уж нежная. Хотя кто знает? В тихом омуте, как говорится, черти водятся. Нам сейчас главное выбить от него признание. Надеюсь, к утру оно будет. Тебе останется только передать дело в суд. Так что можешь спокойно идти домой, если спешишь. Юбилей тещи никак нельзя пропустить, потом не расхлебаешь. Отошла? – спросил Безусяк Катю, увидев, что она открыла глаза.
Они оба подошли к ней.
– Мы без слов поняли, что вы опознали родителей, что и зафиксировали в протоколе, – сказал Есаков.
– Могу я на него взглянуть? – спросила она.
– На кого?
Но Безусяк понял, кого она имела в виду, и ответил:
– Почему нет? Можешь прямо сейчас, если в состоянии.
Катя с помощью подбежавшей медсестры поднялась и сказала Безусяку:
– Я буду в состоянии через час. Завтра у меня не будет времени. Вы не могли бы сказать, чтобы меня пропустили к нему беспрепятственно?
Безусяк тут же дал по телефону указание дежурному отделения пропустить ее к убийце в сопровождении кого-нибудь.
Катя наврала Коле, что Безусяк попросил ее отвезти в милицию фотографии отца с матерью. Дома она обернула носовым платком свой дамский пистолет, подаренный мужем, и сунула его в сумку, прихватив для отвода Колиных глаз фотографии. Его она попросила подождать ее в машине, что он и сделал, ни о чем не подозревая.
– Разве твою сумку не проверили?
– Даже не пытались. Дежурный, узнав, кто я и к кому иду, передал меня тому самому охраннику. Тот, услышав, что я хотела бы взглянуть на тебя, спросил с усмешкой: «И только? Пушку не одолжить?» Я еще не сразу догадалась, что он имел в виду револьвер. Когда сообразила, то ответила, что найду, чем убить. Он со смехом поинтересовался, чем, не обойдясь, естественно без хамства. Я спохватилась, что сморозила, и сунула ему пятьдесят рублей. Он тут же провел меня в камеру. Остальное ты знаешь.
– Кто, кроме дежурного и охранника, видел тебя в здании?
– В конце коридора у окна курил один милиционер, но он, по-моему, не смотрел на нас.
– Мог и следователь быть продажным, – сказал Коля. – Но не будем сейчас ломать над этим голову, а отложим подозрения в уме и будем знать, что с ментами нам не по пути.
– Такого поведения я не ожидал от них, – сказал Мч. – У меня милиция ассоциируется с ее характеристикой Маяковским: «Моя милиция меня бережет».
