Так простоял несколько минут, надеясь, что выгляжу ушедшим в раздумья, изредка поднося сигарету ко рту, но никаких других движений не делая. Никто не выстрелил в меня из пистолета с глушителем, не подкрался, чтобы оглушить мешочком с песком и тайком сбросить в канал. Я дал недругам все шансы, но они не клюнули. В Схипхоле смуглый мужчина держал меня на мушке, но не выжал спуск. Значит, не считают нужным избавиться от меня. Поправка: пока не считают нужным. Хоть какое-то утешение.
Я выпрямился, потянулся и зевнул, безучастно озираясь, как человек, очнувшийся от романтических грез. Следивший никуда не делся. Он не привалился, как я, спиной к дереву, а прислонился к нему плечом, так что дерево стояло между ним и мной. Но это было тонкое дерево, оно закрывало лишь часть силуэта.
Я двинулся дальше. На углу Лейдестраат свернул направо и побрел по улице, время от времени задерживаясь у торговых витрин. Зашел в один из магазинов и осмотрел несколько предметов живописи – в Англии за столь возмутительное надругательство над подлинностью художественных произведений владельца заведения запросто упекли бы в кутузку. Что еще интереснее, витрина представляла собой почти идеальное зеркало. Мой хвост топтался ярдах в двадцати, с серьезным видом рассматривая закрытое ставнями окно фруктовой лавки. На нем был серый костюм и серый свитер, и это все, что можно сказать о его внешности. Серая безликость.
На следующем перекрестке я снова повернул направо и пошел мимо цветочного рынка, что на берегу канала Зингел. Остановился у прилавка, осмотрел его содержимое и купил гвоздику. В тридцати ярдах серый точно так же рассматривал цветы, но то ли он был скуповат, то ли не имел такого счета, как у меня. Он ничего не приобрел, только постоял и поглазел.
Повернув направо на Вийзельстраат и сменив шаг на более бодрый, я поравнялся с индонезийским рестораном. Вошел, затворил дверь. Швейцар – несомненный пенсионер – поприветствовал меня достаточно радушно, но не совершил попытки разлучиться с табуретом.
Я приотворил дверь, чтобы видеть улицу, и через несколько секунд там появился серый. Теперь я понял, что он гораздо старше, чем выглядел издали, – уж точно за шестьдесят, однако скорость развил удивительную для столь почтенного возраста. И вид у него был огорченный.
Я надел плащ и пробормотал извинения. Швейцар улыбнулся, и его «хорошего вечера» прозвучало так же вежливо, как перед этим «добро пожаловать». Вероятно, ресторан был уже полон. Я вышел и остановился на крыльце, из кармана извлек сложенную фетровую шляпу, из другого – очки с проволочной оправой, надеясь, что эти аксессуары преобразят майора Шермана до неузнаваемости.
Серый успел удалиться ярдов на тридцать, продвигаясь забавными рывками и заглядывая в каждый подъезд. Я решил рискнуть и бегом пересек улицу; лестного зрительского внимания к себе не привлек, зато остался целым и невредимым. И последовал за серым, держась в некотором отдалении.
Через сотню ярдов он остановился, потоптался в замешательстве и двинул назад, теперь почти бегом, но входя во все незапертые двери. Зашел и в ресторан, где я только что побывал, и выскочил оттуда через десять секунд. Юркнул в боковую дверь гостиницы «Карлтон» и вышел через парадную. Если и привлек к себе зрительское внимание, то уж наверняка не лестное – «Карлтону» едва ли могло импонировать то, что облезлые старикашки в водолазках срезают путь через его вестибюль. В конце квартала был еще один индонезийский ресторанчик; серый покинул его с укоризненной гримасой человека, которого вытолкали в шею. Он нырнул в телефонную будку, а после разговора выглядел еще растеряннее и пристыженнее. Оттуда переместился на площадь Мунтплейн, на трамвайную остановку. Я встал в очередь.
