Читать онлайн Лия Рейн - Куколки

В детстве я ухаживала за цветами в саду. Я знала их по именам и запахам и имела обыкновение беседовать с ними.

Большие и яркие цветы издали бросались в глаза, но были в саду и мелкие невзрачные цветочки, которые служили им фоном. – А иначе для чего нужно существование таких цветов, как не оттенять тех, кто красивее и ярче?…

Не сразу я поняла, для чего такое существование…

Когда наступала ночь, яркие и выдающиеся укладывались спать, а невзрачные, свободные теперь от бремени своей службы, раскрывались и начинали издавать интенсивный аромат.

Не сразу я поняла, что это они дарили самые интересные запахи.

Не сразу я поняла, что девушки – это цветы… Не сразу поняла: чем невзрачнее цветочки, тем слаще они пахнут в ночи. И это знание впоследствии стало моей поговоркой. Закон компенсации.

С детства я наблюдала за тайной жизнью цветов и особенно волновали меня невзрачные, на которых никто не обращал внимания, особенно мужчины.

Однажды мне приснился сон. И он был такой же больной, как то, что произошло потом, там, за пределами сна. Но я была такая упрямая: я не хотела верить в сон, я хотела верить, что у меня хватит сил переделать сон, который начал распространяться на жизнь, которая за пределами всех снов.

Я стояла в потемках, приглушенный свет окружал меня, закулисное пространство вокруг, а впереди – сцена и свет.

Пахло старой бумагой и пылью. И мне вспомнилось: тогда, в детстве, тоже пахло пылью, деревом и старыми газетами. Я стояла в потемках, упершись лбом в белую известку. И она тоже пахла – эта стена, старая побелка, известка.

Меня мучала жажда, сильная жажда. Я была очень уставшей, от долгого стояния в углу – уставшей – и ноги уже начали трястись, но мне не разрешали ни выйти из угла, ни сесть в углу. Я должна была стоять. Рядом с моим лицом запомнились навсегда книжная полка и брошюры, газеты, что-то еще… Как я люблю книги и запах новой бумаги!

А тогда я стояла в углу с трясущимимися ногами, уставшая уже стоять и плакать. Мое лицо распухло от слез, мои глаза болели… Слез больше не было. Была жажда, очень хотелось пить. Тьма распространилась по комнате, наступил вечер. Родители разговаривали на кухне, они про меня забыли. Слез больше не было. В тот день я разучилась плакать. Мне было четыре года и я не знала, за что меня наказали.

Я разучилась плакать и постарела на много лет в тот вечер.

Теперь, когда я плачу, мои слезы не льются из глаз, они остаются где-то внутри… Там, внутри, резервуар во мне… Боюсь, что он уже переполнился: с некоторого времени слезы в него не вмещаются. Резервуара не хватило на всю жизнь.

Возлюбленный, нежный и пылкий, сказал как-то: Ано, высморкайся!

Но я не сделала этого, а у меня бежало из носа, и тогда он повторил: Ано, высморкайся!!

И я взяла конец шарфа, а мы шли как раз по улице, недалеко от петербургской чебуречной, – названия русских улиц не задерживались у меня в памяти, – и я взяла кончик шарфа, ведь тогда была зима, и приложила к носу вместо платка.

Секунду спустя я почувствовала: неприязнь родилась в сердце возлюбленного. Неприязнь от того, что я сморкалась в шарф. Кончик шарфа намок. Я не стала ему объяснять, что когда-то давно я разучилась плакать… Это очень долгая и старая история на самом деле… Я не стала ему объяснять, что резервуар переполнился… У него переполнился свой…

Я не стала ему объяснять, что с недавнего времени мой организм перешел на другой режим: он выпускал слезы не через глаза, а через нос… Соленая водичка осталась на кончике шарфа. Да, в те дни у меня часто протекал нос, а в детстве я уже не плакала. В школе у меня было две клички: монашка и Жан Дарк. Дети со мной могли делать что угодно – я не плакала.

Какой прогресс, думала я, глядя в открытое окно, которое выходило на какой-то петербургский проспект. Я смотрела не вниз, на дорогу, троллейбусы, пешеходов, а смотрела вверх. Вечерние фонари тоже светили вверх. Сверху на нас безвучно падал большими хлопьями снег. Пушистый, без веса, без слова, без направления. Небо было темно-лиловое и раздутое жидкостью. И оно хотело от этой жидкости освободиться. Оно освобождалось у меня на глазах.

Какой прогресс: я снова могу плакать, хоть и через нос, подумала я.

И душа моя тоже хотела освободиться от жидкости. Я стояла у окна, высунувшись наружу, и хотела освободиться. Какой свежий, влажный был воздух.

Возлюбленный сказал мне, что любит меня, но это был как раз тот день, когда люди ведут себя так, если бы любовь – это была боль. Я поверила ему.

Мне снился сон. Я стояла в потемках. Мое сердце было словно железное. Во сне, за кулисами, пахло пылью и газетами. Папье маше, марионетки, куклы, маски… Кто-то включил софит на сцене. Передо мной стояло существо без лица и держало перед собой весы. Вот теперь я его и увидела, скорее почувствовала.

Некто держал весы передо мной. Эти весы были для меня. На одной чаше весов моя жизнь, – сказали мне. – На другой чаше весов – возлюбленный.

Что я выбираю? – спросили меня.

Я выбираю возлюбленного, – сказала не раздумывая.

Ты уверена, что у тебя хватит сил? – меня спросили тогда.

Я ни в чем не уверена, – ответила я, – я просто сделала выбор.

Потом было долгое молчание. Долгая тишина. И звуки исчезли, и запахи исчезли, и вскоре сон. Все закончилось. Что это было? Я дала обет?

Спустя некоторое время появилась мысль: я могла бы выбрать во сне и возлюбленного, и свою жизнь. Почему мы выбираем именно одно из двух? Почему не одно из трех? Почему мы не выбираем и первое, и второе? Почему мы не думаем, что можем отказаться и от первого, и от второго, и от третьего?

Но больше я уже не могда попасть в тот сон, и сны перестали мне сниться.

Занятия закончились. Я сидела на лавочке в раздевалке и рассматривала свои ступни. Наша группа уже разошлась, я была последней и не торопилась домой. Кто-то забыл свои балетки, а я была босиком.

Кто-то вошел в раздевалку, я подняла голову и взглянула вошедшей в глаза. Глаза ее были две влажные, непроницаемые сливы. Не оторваться. Кожа как мрамор. Откуда ты такая?… Куколка.

Куколка – это было не мое, заимствованное слово. Я начала заимствовать слова у возлюбленного. Были и другие. И куколка начала раздеваться… Где же я ее видела уже, на каком мастер-классе? Мне хотелось подняться с лавочки, подойти к ней и сказать: возлюбленный, если бы тебя увидел, назвал бы куколкой.

Еще была куколка, которую мы увидели в скором поезде на Петербург. Он обратил на нее мое внимание: где ее сделали такую, на каком заводе? А мне было жаль, что она работает на такой работе, развозит закуски пассажирам. Ведь она могла делать в своей жизни что-то особенное.

Давай, возьмем ее с собой? – предложил возлюбленный.

Я ничего не ответила, промолчала, возможно, это была шутка, но в каждой шутке есть своя доля правды… Или, может быть, доля тайного желания, которое так проявляется… Нет, не проявляется, вдруг вылетает изо рта, и начинает жить свободной жизнью, и претворяться в жизни.

И благодаря нашим бесконтрольным мыслям и желаниям жизнь становится хаотичной, как черно-белый фильм без сюжета и без связи, а если связь эта есть, то это тонкие невидимые нити меж нашими тайными желаниями и черно-белыми кадрами.

Были ли у меня тайные желания?

Да, были, даже у меня – такой.

И когда я стояла с распухшим лицом в углу у книжной полки, и тогда у меня были желания.

Я промолчала тогда в поезде и не ответила, брать ли куколку нам с собой или нет домой. Такой была не первая шутка. И все привыкли, что я железная: мне можно сказать, что угодно, да и сделать тоже.

Это была не первая шутка и не-шутка, а была идея возлюбленного – двух куколок уложить на своем диване и заняться с ними любовью. Брошена была им давно, эта мысль, когда мы были вместе, после чего желание безнадежно угасало и захотелось подняться с дивана и закрыться в ванной.

Уйти в ванную, чтобы поплакать? – спросил как-то возлюбленный.

Он привык, что девушки уходили от него в ванную, чтобы поплакать. Он не знал, что я больше не умею плакать и мне не нужно прятаться в ванной. Бонусы жизни.

Те девушки, которых я знала, уходили в ванную, чтобы поласкать себя, если их слишком мало ласкали на диване. А просто надевали презерватив и делали с девушкой то, что им было нужно. Потом недоласканная девушка уходила в ванную и делала вид, что ей нужно принять душ. Умиротворенная сама собой, девушка возвращалась назад, мужчина уже спал – и ночь, и нервы были спасены.

Фантазия возлюбленного уже начала воплощаться в жизнь прямо у меня на глазах.

И его прежняя возлюбленная любила треугольники, а я чувствовала себя устаревшей моделью барби, глядя на людей. Я не любила сложные геометрические фигуры.

Куколка… Я смотрела прямо перед собой и машинально одевалась, сидя на скамье, в то время как она раздевалась: мраморная кожа, точеные ручки-ножки-грудки… Я не подошла к ней и не сказала: возлюбленный тебя бы отметил, как он отмечал других, ведь у него проницательный глаз и он видит, и замечает все красивое и гармоничное, – в то время как у меня не было гармонии внутри.

Я не поняла, что со мной произошло в прошлую среду. Вдруг я заметила, проходя по улице, что мужчины замечают меня. А раньше я была словно прозрачная, да, как стекло: они шли и смотрели сквозь меня, в то время как я их замечала, они меня – нет. Я была для них невидимой.

И вот почему-то все резко изменилось. Это весна, да? – хотелось спросить их.

Во мне внутри все было то же, что и прежде. Возлюбленный был где-то… Где-то далеко.

Мужчины смотрели мне в глаза, а мне хотелось опустить голову, чтобы их взгляд не проникал мне в душу, но каждый раз мы встречались глазами, и неизменная фраза застревала у меня на губах: у меня внутри болит.

Теперь я тоже стала чьей-то куколкой, кто-то мечтал взять меня с собой, а раньше мне казалось, я просто устаревшая модель барби. И так я сказала возлюбленному: я устаревшая модель. Так старомодны были мои идеи верности, ожидания, порядочности. Я не знаю, почему оказалась именно такой. Мне непонятно было также, почему я родилась такой нежизнеспособной.

Пока я не познакомилась с возлюбленным, мне было неизвестно, насколько отличаюсь от людей, что я могу любить вот так – со смирением и робостью, с глубокой тишиной в сердце, со всеприятием. И где-то там, в глубине, еще появилась, поселилась боль.

Он сказал, что любит меня и позвал к себе. Но я ведь знала, что у него подруга – девушка с золотыми волосами, – и я была нужна им, и я не согласилась.

Когда они соединялись, они усиливали негатив друг друга. Им нужен был кто-то третий, чтоб разбавлять их отношения, чтоб их сохранить. Меня позвали, но я осталась дома. Я была очень далеко и, как в засаде, сидела и смотрела из своей страны, как раскачивается их лодочка. Все сильнее и сильнее. И меня звали, и приглашали, и говорили о любви.

Тем временем происходили разные события, наш круг был посвящен в них. Это было событие из жизни человека, которого ты любишь и знаешь дальнейший ход событий: он поехал на вокзал, чтоб встретить знакомую девушку и привезти ее к себе. Потом они созвонились с его золотовласой возлюбленной. Она была в курсе, она была в курсе всего происходящего. Ее оповестили о том, что произойдет в тот день между любимым и той девушкой с вокзала.