Читать онлайн Илья Асриев - Кукольная лавка для импресарио

Редактор Наталия Анатольевна Новикова

Модель на обложке Виктория Крылова

© Илья Асриев, 2022

ISBN 978-5-0056-2147-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сущность, именуемая игрой, ощутима

каждым… игру отрицать нельзя.

Й. Хёйзинга, профессор

пролог. Salve ludum!1

Вы очень проницательны, г-н профессор! Игра повсюду!

Толпы актёров ежесекундно ангажируются на проходные роли, сценаристы разбрасывают свежеотпечатанные листки с проплывающего облака, режиссёр строго смотрит откуда-то сверху – одним словом, суета сует! Но!

Либретто, партитура и хореография и всё прочее представлены расплывчато, и полно досадных ограничений. Время и пространство держат игру в узде – смертный мерит клетку годами, и на это уходит жизнь. Игрок бьётся о решетку, а игра подкрадывается к границе смысла – тут и пригодится импресарио.

Кто этот герой? Это атлант, держащий игру на плаву. Именно он превращает замысел в реальность – весёлый канкан и слезливая трагедия произрастают из одного трепетного корешка. Творческие замыслы провидения хороши сами по себе, но не они определяют игру – волшебство представления порождается дерзостью и воображением импресарио. Сюжет, декорации, амбиции актёров и режиссерская фанаберия – колода оживает в голове импресарио, и ловкие пальцы раскладывают пасьянс игры. Игра великолепна, вечна и вообще не поддается осмыслению – но не существует сама по себе. Напрасно вы не упомянули импресарио, г-н профессор – придется дать ему слово для представления.

Тук-тук, стучат колеса. Декорации ветшают, трясутся, и уловить опасность призван инстинкт – лукавый дар игры, омрачающий беспечную повседневность.

Я бежал при первых раскатах обрушения – выбор цели вышел случайным.

Под колёсный стук лязгал капкан прошлого, и по ночам в купе заглядывали неостывшие призраки – я плохо спал в пути. В перронных буфетах я курил, пил поддельную дрянь и развлекался чтением местных газет.

Вы зря тратите деньги на это вино, сказала буфетная девица, нависая грудью, я могла бы научить кое-кого манерам, будь у вас деньги на столик в приличном заведении.

Сомелье рифмуется с декольте, но в жизни это редко совместимо, сказал я, и симпатичный зад искательницы развлечений обиженно завилял к стойке.

Упоминание о деньгах вернуло меня к газете – так из ничего, вопреки драматургическим законам, возникает нечто.

В недавней хронике, гримасничая сквозь табачный дым, солидный горожанин из ревности к приезжему проходимцу убил молодую жену и возился с её механической копией – скучная провинциальная история. Тело жертвы, впрочем, обнаружено не было. Хроникёр путался в технических терминах – перипетии сюжета касались качества изготовления копии, и автор, уставший от выявления подробностей подделки, вынес в заголовок оригинал Лауры.

В скучных историях разбросаны жемчужины, цена которых выявляется со временем. Бойкий ревнивец был осужден обществом и судом, и то, что состоявшаяся казнь была задета вскользь, вызвало сочувствие к убийце.

Хроника упоминала невостребованное наследство – французские романы научили меня практичности, и я насторожился. Среди смутных бенефициаров назывались отдельные лица и учреждения – но предположительно убитая вдова не была упомянута вовсе.

То, что убийство не считается доказанным, пока не найдено тело, не смущало ни репортёра, ни редактора. Я увидел нотариальную контору, в какой поддельная вдова, скрипя пикантными деталями, подписывает наследственный акт – и то, как хорошо выполнена механическая подделка, становилось столь же важным, сколь велико было наследство.

Я задержал вздох и осмотрелся – к счастью, читать мысли в вокзальном буфете было некому.

Ассоциации путались с предположениями, и я принялся насвистывать лёгкую песенку в ми бемоль мажор, и сложная рулада вышла с первой попытки.

Милая песенка, сказала отходчивая девица, но какая-то старомодная.

Я был молод и называл себя импресарио, сказал я, и девица рассмеялась.

Импресарио – это вроде карманного воришки, сказала она сквозь смех, и вы не слишком старый, и напрасно отказали бедной девушке.

Импресарио – это вроде заклинателя змей, и мадемуазель неправильно меня поняла, сказал я через буфетный зал, пара уроков мне не повредит.

Вы обманщик, сказала девица поезд отчаливает через минуту.

В купе ждал саквояж – полезные дорожные мелочи вперемешку с артефактами бесполезного прошлого.

Я остаюсь, сказал я, деньги найдутся. У вас есть сестра по имени Лаура?

Хватит с вас одной, сказала девица, я не работаю в воскресные вечера – отличное время, если захотите поболтать под музыку.

Я найду вас, сказал я, и мы поболтаем.

В буфетном окне дёрнулся поезд, и я отвернулся – выбор был сделан. Я из упрямства допил вино, послал воздушный поцелуй за буфетную стойку и покинул вокзал.

Город был шумным, как и его дутая репутация – на площади вовсю играли из Брамса. Ожидания сменились предчувствиями, сотканная из аллюзий музыка смолкла, и город начался.

Ленивые проклятия торговки, скачущие по площади жёлтые яблоки, вязкая неопределённость мыслей и страх перед будущим – с этого предстояло начинать игру. Устройство декораций было на мне, и я взялся за дело с серьёзностью обученного квартирьера.

Я бродил по улицам, глазел на дома, и пытался наметить образ будущих декораций, используя алхимическую реторту воображения и чертёжные инструменты памяти. Для закрепления декораторских находок я обсуждал их вслух приличным шёпотом, незаметным в городском шуме.

Я был внимателен к мелочам, и разменял пару монет на беглый взгляд местного менестреля, тянущего рифмованный стон под разболтанную музыку улицы – скромная дань отдавала стыдливым привкусом отвергнутой взятки.

И они хищные налетели стаей, потому что принимали меня за падаль, а я во сне танцевал с Данаей, летал над миром и никогда не падал, т. д.

Я повторил печальную песню с первого раза, не сбившись даже в конце, где попрошайка присваивал демона – на мой вкус, это была творческая фанаберия.

Я повторил стихи почти вслух – подозрительное для встречных бормотание было предварительным торгом, то есть попыткой договориться с городом и игрой на сходных условиях.

Кроме практической, была и мнимая цель – я заметал следы. Внутри этих прогулок я признал город удачной заготовкой для игры – в смысле его пригодности к возведению простых декораций и сложной машинерии.

Декорации, предвестники представления, были готовы к сроку. Я снял комнаты в приличном квартале и стал ждать. Я ждал в одиночестве, но в паутину измирского мрамора попались два бокала – невинная галлюцинация пугливого воображения или намёк упорхнувшей буфетчицы на неоплаченный счёт.

От скуки я наряжал шалунью в куклу, и вечерами в моих комнатах разыгрывались жанровые сценки – свежеиспечённая кукла, изощренно вертя фотогеничным задом, изображала приличную даму, предающуюся пороку из нужды, и заламывала руки излишне призывно, и кукольные наряды страдали от приливов вечерней страсти.

Я платил за недорогие платья и подозрительное французское бельё в укромной лавке, найденной по случаю в десятке кварталов от квартиры. Трогательное кокетство распутной буфетчицы в контрабандных кружевах усыпляло воспоминания и будило страсти, приводящие к истощению сил.

Буфетная девица исчезла точно посреди разнузданной сцены, и одним скучным утром я выбросил ей вслед обрывки кружевной прелести – из меня, в силу преувеличенной практичности, не вышел стоящий фетишист.

Игра, прячась в тяжёлых интерьерах, обещала быть чувствительной, и туман предрешённой трагедии, смешиваясь с дымом восточного табака, укрыл меня от прошлого.

Я приготовился ждать, но замысел никогда не ждёт – игра началась вдруг. Одним словом, время пошло.

Вспомнил! У буфетной девушки не было никакой сестры, но был дальний родственник, шустрый, с её слов, помощник то ли нотариуса, то ли смотрителя музея, и я не смог отказать ей в просьбе ссудить молодому человеку небольшую сумму, настолько пустяковую, что возврат долга не был предусмотрен.

Но долг был погашен.

Можно отрицать всё. Можно отрицать Бога. Игру отрицать нельзя.

Яне видел, как хозяин заведения отсчитывает голландские монеты автору рекламной жемчужины. Вывеску сменили давно, в те времена я не знал ни г-на Монро, ни содержимого его лавки – меня не было в городе.

Представить публике всех кукол в лавке г-на Монро нелегко. Описание кукольной внешности требует твёрдости рисовальщика и трепетности поэта – я не смогу соблюсти чертёжную точность в метафоре. Романтические обстоятельства и черты случайных лиц я запоминаю плохо, и причина не только в рассеянности, но и в капризном устройстве воспоминаний – признаюсь, они зависят от погоды и состояния нервов.

Мне случалось ловить память на перемещении людей и предметов из одних интерьеров в другие, не связанные с этими людьми или предметами, на умышленной путанице в именах, а также в приукрашивании прошлых лиц и замыслов.

Заглядывая в прошлое, я брал в подмастерья такой механизм памяти, жернова которого вертелись по законам художественного мошенничества. Всякие неудобные шероховатости стирались ловким механизмом бесследно, и отполированное прошлое отражало ретроспективный взгляд с равнодушием опытного зеркала.

Назначение упомянутого казуса подробно прописано в полезных психоаналитических брошюрах, доступных всякому заблудившемуся посетителю аллегорического леса. Слыша скрежет механизма, я умолял память не лгать – нет нужды обманывать, когда можно договориться.

Моя сговорчивость распространялась и на других. Мне доводилось ловить людей на таком вранье, от которого у человека щепетильного пропал бы интерес к беседе, но механизм запускался вовремя, и собеседник из пустого болтуна превращался в занимательного выдумщика, отважно ступившего на зыбкую тропу бескорыстной лжи – единственной стоящей вещи, какую я находил в чужих историях.

Я видел, как легчайшее прозрачное воспоминание, пройдя сквозь жернова памяти, превращалось в пепел добровольного признания – владельцам прошлого следует остерегаться бестактности механических ассистентов.

Меня не волновало, были ли куклы достоверными механизмами. Волнующим в куклах было их вызывающее разнообразие – клянусь, перед витриной кукольной лавки я стоял с разинутым ртом.

Рядом с крупноватой по витринным меркам, длинноногой и длиннорукой белесой куклой в игрушечном пятнистом платье сидела маленькая чернявая куколка со смешным нездешним лицом, с нарисованной глупенькой улыбкой, в куцем завитом паричке, и эти куклы, одна из которых была вдвое, или даже втрое больше другой, предлагались покупателю как вещи взаимозаменяемые, и можно представить мучения свободного человека, обречённого на немыслимый выбор.

Некто, мнящий себя богачом, мог указать приказчику на обеих – но западня в том, что десятки других кукол были не хуже, и ловкач, задумавший обмануть игру, куражился бы недолго – избранные куклы, каких он успел обменять на несметные сокровища, не заменили бы малозаметной мечты, влетевшей в память без спроса, и на какую уже не хватало несметности сокровищ, и расточитель оборачивался нищим, не способным утолить жажду воображения, и приказчик, отворяя клетку, с удобством гасил тлеющее презрение о скорбную спину бредущего прочь неудачника.

Торговля у г-на Монро была организована умело – большинство кукол выставлялись, и опытный покупатель мог не спешить с выбором. Но кто мог поручиться, что посетитель окажется непременно опытным – я видел, что в лавку заходили разные люди, старые и молодые, и подозревать в расчётливости всех было несправедливо. Не знаю, что чувствовал бы я сам, окажись в лавке лет пятнадцать назад – но нет сомнений, я был бы теперь другим человеком.