Кукум - страница 4

– Мне ее дали.

Тут она грозно подбоченилась.

– Мне дал один индеец. Он тут пару раз проплывал на лодке мимо пастбища, возвращаясь с охоты.

– Какой-то индеец дал тебе эту казарку?!

Она повысила голос.

– Ну да. Тетенька, он такой милый. И у него таких полным-полно. А нам это разнообразит еду вместо сухарей.

Она взяла птицу, понесла на кухню и сразу же принялась ощипывать перья.

– Ты права, Анда. Твой дядя будет доволен. Казарка – это вкусно.

Мяса нам часто не хватало, особенно летом, когда его надо было засаливать в бочках для сохранности. Поэтому подарок Томаса пришелся как нельзя кстати. От него в нашей продымленной хижине сразу запахло праздником. Ни тетя, ни дядя больше не спросили меня о нем.

Все последующие дни Томас каждый вечер приходил на пастбище. Чаще всего приплывал на лодке, но иногда и пешком, если того требовали обстоятельства. Он рассказывал мне о своем крае, а я ему – о жизни в деревне и о школе, в которую он никогда не ходил. Он пытался учить меня словам своего языка, но я оказалась плохой ученицей, и его это очень смешило.

Его французский был ненамного лучше моего инну, однако он терпеливо объяснял мне мир, в котором жил. О переходе всей семьи к индейским землям на Перибонке, о зимнем лагере прямо в лесу, об установке силков и поездках на охоту на карибу на большую равнину Севера. Рассказывал про работу, необходимую для заготовки и хранения мяса и шкур животных. А еще о том, как все собирались вокруг костра и старики рассказывали легенды, которые развлекали и поучали молодых. Наконец, о том, как весной, когда таяли льды, они спускались к озеру и встречались с теми, кто, как и они, долгие месяцы прожил в лесах.

Большинство жителей Сен-Прима относились к индейцам как к низшим. Однако рассказы Томаса раскрывали мне жизнь с совсем иным отношением к земле, жизнь с широко открытыми горизонтами, и чем больше он говорил, тем сильнее я жаждала свежего воздуха.

– Я хотела бы увидеть речку Перибонку и ее горы, Томас.

– И ты бы не испугалась?

– Возможно, немного. Но в то же время…

– Я бы хотел, чтобы ты пришла, Альманда, на лодке, – сказал он, указывая вперед, – в мой дом.

Я всмотрелась в глаза человека, который просил меня пойти за ним на край света, и увидела в них речку, длинное озеро, а посреди всего этого – себя и его, молодого парня с широкими плечами и доверчивым взглядом.

– Альманда, ты сошла с ума?

Моя тетя была женщиной скромной и работящей. Я еще никогда не слышала, чтобы он так повышала голос.

– Не можешь ты выйти за индейца. Знаешь, какие они, индейцы? Надрываются там в лесу. А ты к такому не привыкла. Сплошное безрассудство, девочка моя.

Что верно, то верно: надо было иметь капельку безрассудства, чтобы уйти жить в леса с почти незнакомым человеком – хуже того, с дикарем.

– Я привыкну, а своему языку они меня научат. Да и посудите сами, тетенька. У нас тут тоже жизнь-то не сахарная. Вот уж две недели как мяса нет и приходится есть только гречневые лепешки. И потом, сами знаете, у меня совсем нет никакого приданого, которое можно предложить жениху, так что меня здесь ждет?

Нет сомнений – тетя боялась за меня, но меня уже ничто не могло заставить отказаться от своих намерений, и она быстро это поняла.

На следующей неделе дядюшка запряг лошадь в двуколку без верха, и мы втроем отправились в Пуэнт-Блё. Но сначала он хотел проехать через Роберваль, чтобы купить там косилку. Дорога была живописной, и лошадка весело трусила вниз с холмов. Над озером встало солнце, теплый ветер ласкал мои щеки, и сердце билось все чаще по мере того, как мы удалялись от фермы.