Брат! Клянусь тебе, что я не потеряю надежду и сохраню дух мой и сердце в чистоте.
Ф.М. Достоевский
1.
Казалось, считанные дни, как я здесь, в этом небольшом лесном посёлке, на дальнем северном бездорожье, забытом и богом, и людьми. Но после того, что произошло сегодня, вдруг разом нахлынуло, вспомнилось…
В Курд юг я добрался поздним мартовским вечером: было уже исчерна-темно и неуютно-насторожённо вокруг, нахлёстывал беспрестанный ветер с брызгами невидимого дождя…
А сначала, после вынужденного недельного торчания в белозерском райцентре, я наконец-то попал на самолёт, который заменил лыжи на колёса и через пару часов благополучно приземлился на поле с раскисшим снегом, подсинённым наступающим вечером.
Пилот передал подошедшему мужчине в шапке с кокардой два бумажных мешка с почтой, подмигнул нам и закрыл дверцу. А мы, взяв поклажу, отошли к деревянному домику, над входной дверью которого висела потемневшая от времени доска с надписью: «Аэропорт Северный».
Самолет взревел и, разбрызгивая стеклянным веером лужицы, завис в воздухе – и точно поплыл, скрылся за лесом, оставив за собой гул, – по небу широко, по земле далеко… И теперь я оставался один на один с неизвестностью, которая не то чтобы пугала, но, по крайней мере, напоминала о себе легендами и небылицами об этим жутких и непонятных местах… Не хочешь да задумаешься.
«Меньше надо говорить, меньше надо говорить…» – непонятно почему нашёптывал я себе, считая, что этим избавлюсь от случайных и необдуманных слов.
Мы вошли в домик, и хозяин открыл комнатку. На большом столе громоздилась всевозможная аппаратура, там что-то попискивало и потрескивало, но после щелчка тумблера всё стихло.
– Николай, – застенчиво протянул мне руку хозяин, – здешний начальник аэропорта. Он же и сторож, по совместительству.
Вскоре мы пили чай и, поглядывая на глубокие колеи разбитой дороги, мирно беседовали. Вернее, Николай рассказывал о Северном, где он родился и вырос. «Ага, ага», – то и дело добавлял он в разговоре, придавая тем самым своей речи необыкновенную притягательность. А красную-то речь красно слушать да на ус мотать.
Оказывается, от Северного до Курдюга, куда мне надо, всего-навсего тридцать вёрст, но даже трудно представить, как они даются. Добираются по шесть-восемь часов, если, конечно, всё нормально. Пока дорога не провалилась и ровда не ушла – в жизнь не вылезти из Курдюга. Так сиднем и сидят. А зимой, когда застывает, её сначала «гэтээской» укатывают, потом ещё «ураганом» пройдутся, а следом уже автобус посылают. Пока эту дорогу равняют – тягач, случается, по самые уши проваливается, посылают на выручку трактор – и «сотки» по самое дно рюхают. Беда и только. А ранней весной или поздней осенью всё объездом одним – так без молитвы и в путь незачем собираться. Тело-то, может, довезёшь, а уж за душу не ручаешься. А случись что, ткнуться уже некуда: по пути три деревушки почти пустые, в каких домах старики да старухи даже часы на новое время не переводят. Говорят, нам спешить некуда, мы своё отжили, а время везде одинаково. Но в этом году дорога ещё держится, так напрямую можно добраться – всё скорее да надежнее.
А сам Северный раньше райцентром был. Военкомат и милиция на бугре, а на берегу, рядышком, и роно с райкомом. После всем известных перестроечных событий и стал Северный просто посёлком. Но населения, правда, и сейчас тысячи три наберётся, не меньше. Свой леспромхоз, сплавучасток и сельпо имеются. Хотя, как и везде, всё на ладан дышит. Даже два участковых приставлены. Только они что есть, что нет: то по своим делам разъезжают на казённом мотоцикле, а то, глядишь, лыка не вяжут. Начальство, конечно, отругает хорошенько, когда надо, а выгнать не решается – никто в такую глухомань не полезет, себе дороже.
