– Да, безусловно! Но мы и не можем не восхищаться героями тех времён, которые способны были во всём этом ужасе, порою ценой своей жизни, отстаивать идеалы, сделавшие возможным существование нашего с вами мира.
– Ну, есть ещё и другие поводы для восхищения. В той ужасной обстановке они уже были способны говорить с нами на языке, позволяющем это делать сквозь многие века, – языке красоты и искусства. Как вы знаете, весьма проблематично передать из реинкарнаций в достаточном для репродукции качестве объекты живописи и скульптуры. Но они способны говорить с нами на том же языке поэзии, например. Пусть своеобразной, в большинстве случаев непонятной. Но когда эта поэзия описывает не происходящее в обществе, а ту же красоту и чувства, которые они были способны испытывать порой и ярче, чем мы, – это не может не впечатлять.
–Разделяю ваше восхищение, хотя не многие из стихов и текстов восстановлены из аналитических отчётов. Да и нечасто, возвращаясь из погружений, люди способны много вспомнить дословно.
Озорной огонёк мелькнул во взгляде Миры. Она присела на уступ, обняла колени руками и кокетливо приклонила к ним голову.
– А не поделится ли рыцарь историями любви из той своей далёкой жизни? Не сомневаюсь, это было красиво, пылко и незабываемо. И очень интересно…
– Позвольте, Мира, пока сохранить мои личные тайны в секрете. Ну, может быть, когда и наступит время для старого рыцаря писать сопливые мемуары по воспоминаниям прошлых жизней, но я бы хотел оттянуть эту неловкость, – перешёл Рос на тот же шутливый тон.
– Ну… Ну, хотя бы, может, вы вспомните стихи, которые вдохновляли вас тогда? Я уверена, что в них и тогда не было примитивных и дешёвых душе излияний любимой, за которые вам сейчас пришлось бы краснеть. Неужели не было таких?
Рос посмотрел на Миру с тенью задумчивости. Не прекращая улыбаться, поднял голову к небу, в котором уже безраздельно властвовали краски заката, и, полуобернувшись к морю, неспешно, как бы вспоминая, но с интонацией, не оставляющей сомнения в искренности, начал читать:
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Мира машинально выпрямила руки и приоткрыла рот, выражая интерес и восхищение с нотками откровенного удивления.
Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озёр.
Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полёт.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю весёлые сказки таинственных стран
Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжёлый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…
– Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Ощутив многозначительную паузу, Рос Светл поспешил вернуться к типичному образу «старого солдата, который не знает слов любви», исключающему всякий конфуз в душе:
– Лёхе очень нравился Николай Гумилёв.
– Не прибедняйтесь, Рос! Такая поэзия украсит любого «старого солдата» и в том, и в этом мире, – серьёзно и задумчиво произнесла Мира, глядя вдаль. И уже весело, переведя взгляд на Светла: – Ведь это же ваш любимый типаж?
