– Так они не питаются слезами девочек?
– Думаю, радость их тоже устроит, но слёзы вызвать проще.
– Они выглядели такими милыми, а оказалось, что обманывают. Что, теперь никому нельзя верить?
– Я бы сказал, что доверять можно тому, с кем ты предварительно договорился, до тех пор, пока он тебя не подвёл. По крайней мере, при нарушении контракта обман будет очевиден.
– А как же доброта? Ты не веришь в доброту?
– Верю, но ещё больше – в честность. Если человек (или тролль) и добр, и честен, то с ним можно прекрасно пообщаться и выяснить, на каких это, собственно, основаниях его благорасположение вдруг снизошло именно на тебя.
– Но есть же просто доброта, наверное.
– Есть, есть. Бывает мотив что-то давать и не просить взамен. Если он приемлемый, это называется доброта.
– А ты добрый?
– Думаю, что нет, – пожал плечами Дон.
«Как же так?!» – пронеслось в голове у Рины. Девушка собралась уже было запаниковать, но вспомнила о важном уточнении.
– А честный? – спросила она.
– Думаю, что да.
– Ну хорошо, раз так, то что тогда тебе от меня нужно?
– Твоё активное участие в поисках.
– Я имею в виду, зачем ты мне помогаешь? Если ты мне действительно помогаешь, конечно!
– У меня контракт с отцом.
– Какой?
– Не могу этого сказать.
– А как же твоя честность?
– Это наше с ним дело, – пожал плечами Дон.
– Деньги?
– Нет.
– У отца больше ничего нет. Кузница?
– Зачем она мне?
– Ну… продать.
– Тогда это тоже деньги.
– Больше у него ничего нет.
– Ну а, например, душа?
– Пф-ф, – изобразила недоверие Рина, но на всякий случай ещё раз окинула взглядом Дона. На дьявола её спутник всё-таки не тянул. – Ты можешь взять плату с отца за проход через мост, метафорически говоря, а на самом деле хотеть ещё что-то от меня, – предположила девушка, ввернув оборот «метафорически говоря», как ей показалось, к месту.
Дон хмыкнул, заметив расширение словарного запаса попутчицы, и спросил:
– А что у тебя есть?
– Ну, я девушка, – смутилась Рина. – А ты – мужчина.
– Так.
– Ну вот.
– Я не очень понимаю.
– Ой, да всё ты понимаешь! Всякие… непотребства.
– Непотребства, – мечтательно повторил Дон и замолчал.
– Я тебе нравлюсь? – поинтересовалась она после долгой паузы.
– Да.
– Я тебя привлекаю? Как женщина, – решила уточнить Рина.
– Да, ты довольно мила. Как женщина.
– Но ты честный мужчина и не воспользуешься?
– Господи, из какой деревни… – начал Дон, но осёкся. – Какие вообще могут быть основания верить человеку, который утверждает, что он честный, если суть сомнений именно в этом?
– Я не понимаю.
– Ты мне не веришь. Я говорю, что я честный. Почему ты должна в это поверить?
* * *
– Почему единорог?
– Заткнись и иди.
Ей шесть. Мама умерла четыре года назад, но «шесть» и «четыре» – ничего не значащие узелки в клубке шерсти. Она стоит на площади и смотрит сверху вниз на отца. Почему-то не осталась дома.
– Почему ты не осталась дома?
Рина, насупившись, молчит.
– Раз снова увязалась – значит, заткнись и не мешай. Я покупаю нам продукты на неделю. Впрочем, нет. Возьми… Хотя стой, деньги я тебе не дам. Помнишь, где я в прошлый раз сидр брал? Попроси бутылку, скажи, чтобы записали на мой счёт. Не разбей.
Вздохнув, Рина плетётся на другой конец площади, к прилавку с бутылками, от которого постоянно пахнет гнилыми яблоками.
– А почему единорог?
Рина бредёт вдоль рыночных рядов, едва переставляя ноги. Дон, шаг которого больше шага девочки раза в три, и вовсе как будто стоит на месте. Он вздыхает и отвечает:
