Очнулась женщина от тихого странного свиста. Это не был свист птахи или поезда на дальнем перегоне, больше всего он напоминал неумелую игру на маленькой скрипочке. Источник звука был где-то совсем рядом. Евсевна сделала шаг, второй, третий и остановилась в нерешительности. Там впереди в кустах под большой кряжистой березой барахталось что-то непонятное, незнакомое. Сначала старушка решила, что это какая-то лесная зверушка запуталась в силках и не может освободиться, но потом поняла, что это голый человечек. Маленький голый человечек.
Человечек махонький, как гномик, застрял головкой вниз в кусте ивы. Его торчащие вверх пяточки нетерпеливо дергались, маленькие ручки пытались дотянуться до земли, а объемное раздутое тельце странным образом повисло и беспомощно извивалось в развилке гибких ивовых ветвей. Головка существа пыталась приподняться, повернуться и посмотреть на подошедшую, но это никак не удавалось. Человечек свистел и беспомощно раскачивался на ветвях. Женщина обошла куст и тогда увидела лицо гномика. Оно было маленькое, кукольное и показалось Евсевне очаровательным. Гномик перестал барахтаться и уставился на старушку большими темными глазами. Он протянул к женщине ручки, сложи губки трубочкой и что-то тихо просвистел.
– Ой да, конечно, – засуетилась Евсевна и полезла в куст доставать малыша. Сломав несколько веток, ей удалось освободить незадачливое создание. Тельце гномика было рыхлым и немного водянистым, но женщина не обратила на это внимания, она прижала младенца к груди и вдруг ощутила давно забытое блаженство матери.
– Да ты же замерз совсем, – вдруг сообразила Евсевна, расстегнула пальтишко, сняла теплый, подаренный невесткой шарф и завернула в него гномика. Стянув с головы платок, так что тоненькая седая косичка расплелась и неприбранные волосы разметались по плечам, женщина запеленала младенца и засунула его себе за пазуху – там теплее. Одна рука старушки надежно придерживала сверток и расходящиеся полы пальто, в другой – была корзинка с подснежниками. Евсевна свернула с тропинки и засеменила напрямки к церкви, колокола которой громким перезвоном возвещали о скором начале службы.
Церковь стояла на пригорке, в самой высокой точке города, и была видна на много километров окрест. Она была одной из тех немногочисленных церквей России, которые пережили революцию без потерь, сумели избежать разоренья и исправно работали в жесткие богоборческие времена коммунистического правления. С развалом Союза для церквей настали поистине золотые времена. Запреты пали, и люди наконец-то открыто потянулись к Богу. Из соседнего, построенного после войны закрытого города в церковь привозили дошколят креститься целыми автобусами. Внезапно разбогатевшие что чиновники, что бизнесмены несли в церковь деньги, надеясь вымолить прощение у Всевышнего за свои порой не поддающиеся прощению поступки. Однако новое время принесло и новые проблемы. Времена были тяжелые, и церкви наводнили несчастные, обездоленные и убогие в поисках поддержки и утешения – и пропахший ладаном воздух церквей наполнился до краев скорбью и болью.
Евсевна не стала заходить в церковь, а заторопилась вдоль дороги вниз – туда, где на бойком месте – на газоне у площади не доходя до автобусной остановки – обосновался блошиный рынок, на котором можно было продать что угодно и купить что угодно.
