Лабиринт для Минотавра - страница 37

– Чудо, что я здесь, в этом лабиринте… если бы не протекция Червоточина… он сказал слово, дабы память вернули именно тебе! Мы должны благодарить его… Вот, это мы! Разве не узнаешь себя? Наших отпрысков?

Одну руку он положил ей на плечо, стараясь прекратить ее пассы над субстанцией, а другую протянул к голоизображению, погрузил в него пальцы, отчего оно пошло пятнами, стало расплывчатым. Говоривший будто и не обращал на это внимание.

– Не надо, прошу, не надо… Это лишь грубая материя, податливая твоим пальцам, но посмотри на меня, вот я, во плоти, и не надо творить меня… я здесь, настоящий, посмотри, вот он я, посмотри…

Минотавр поначалу не понимал, чего тот добивался, и догадался лишь когда подушечки пальцев замерли над голографическим двойником Саломеи – гораздо более молодой и, если такое возможно, более живой, нежели тень, каждые сутки в предписанное распорядком время переступавшая порог столовой. Говоривший тоже это чувствовал! А вернее сказать – остро переживал то, что Нерис во плоти лишь бледная копия голоизображения, и он пытался установить между ними нечто вроде сообщающегося сосуда, соединительного провода, замкнув их собственным телом, надеясь на чудо перелива жизни из голоизображения в возвращенную.

И Минотавру показалось, будто бесстрастное лицо живой Саломеи осветилось изнутри отблеском подлинной жизни, но тут же все прекратилось. Нерис резким движением выхватила шарик из глины, отшвырнула его, дернула плечом, стряхивая руку гостя, яростными ударами смяла вылепленные фигуры, села на корточки, обхватила колени, прижалась к ним лбом, словно превратившись в икринку, которой предстоит долго вызревать в тепле родового болота.

Резкая смена плана – нет ни Саломеи, ни ее пристанища, только длинный коридор, тусклый, кольчатый, какие обычно ведут к служебным отсекам (это подсказывала не память Минотавра, это знание, приобретенное во время тренировок на рудоеде класса «цербер»), изображение раскачивается, и Минотавр понимает: тот, чьими глазами он смотрит, еле сохраняет равновесие. Несколько раз он упал, с трудом поднялся, цепляясь за трубы гидравлики, и продолжил движение – упрямое и бесцельное, а рядом мельтешили обслуживающие механизмы, гул работающих двигателей нарастал, свидетельствуя о приближении энергетического сердца Санаториума.

– Что это? – спросил Минотавр, возвратившись в собственное тело.

– Уйдем отсюда, – сказал Вергилий и двинулся прочь, уверенный, что подопечный последует вслед за ним. Минотавр, помедлив, поколебавшись – не отбросить ли прочь повиновение и все же разобраться в необычном наваждении, получив информацию непосредственно из рук с нервными пальцами, решил не перепрыгивать события – вдруг наставник на этот раз будет щедрее на разъяснения. И он двинулся за лоцманом, только сейчас, вновь плутая по лабиринту Санаториума, понял, что вряд ли смог отыскать дорогу назад.

Вергилий и Минотавр молчали. Минотавр, ощущая себя словно провел несколько круглосуточных вахт на рудоеде, без перерыва на пищу и сон, прилег в гамак, а наставник опустился рядом с ним на седалище, будто собираясь рассказать подопечному на сон грядущий наставительную историю. Лишь когда оказались в кубрике, Вергилий произнес пересушенным голосом:

– Саломея Нерис – первая крупная неудача Феодоровского процесса.

– Что случилось с ее супругом? – Минотавр сражался с подступающей дремой, понимая, как важно получить хоть каплю информации, которая так его занимала. – И как он вообще оказался в Санаториуме? Разве такие встречи разрешены? – Последний вопрос даже взбодрил его самого, в случае положительного ответа можно было дознаться – кто он, Минотавр, такой, не дожидаясь гипотетического пробуждения памяти, казавшегося ему все менее вероятным. Что, если беспамятство – неотъемлемая черта Феодоровского процесса? Ведь забытье и есть превращенная форма смерти, доступная живым.