Проехав мрачную зону, вскоре заметили оживление в виде небольших кустарников и полыни. Дальше растительность ожила полностью, потянулись сады с низкорослыми яблонями. За садами раскинулось озеро с контрастными берегами. Противоположный берег напоминал огромный пляж, пологий склон которого был покрыт белым слепящим глаза песком. Берег уходил в сосновый бор, в тени которого стояло несколько легковых автомобилей. На глади воды, словно замерли несколько маленьких лодок с еле приметными фигурками рыбаков. Берег, по которому ехали Олег с Мариной, был высок и крут. По всему берегу в полном беспорядке стояли коттеджи совершенно разной архитектуры. Здесь можно было увидеть и купола, как у соборов, и шпили, пронзающие небо, плоские крыши и чёрт-те что ещё, что взбрело в безграмотные головы новых русских.
Центр города, ознаменован дворцом культуры, довольно большим универсамом и базаром открытого типа.
– Олег, надо что-нибудь купить… Давай остановимся.
– Шеф, прижмись – мы по базару пройдёмся.
Закупив необходимое, тронулись дальше. До родственников Марины пришлось ехать через весь город. Узкая улочка оказалась крайней и поднималась в гору среди старых трёхэтажных зданий. Олег сразу определил подъезд, где жили родственники Марины. Возле него стояли несколько мужчин… Курили, беседуя.
У Марины лицо вновь побледнело, предчувствие её не обмануло, косвенное горе приобретало очертания мрачной реальности.
По хмурым лицам куривших мужиков и Марина, и Олег поняли, что дела неважные. Марина заволновалась, лицо её стало бледным. Повернув резко голову к Олегу, испуганно прошептала:
– Я боюсь, Олег. Давай уедем назад, моё сердце не выдержит. Оно чувствует, что случилось непоправимое, и мы ничего не изменим. Я не хочу, не хочу видеть ничего. – Она уткнулась Олегу в плечо, и безысходные рыдания вырвались из её груди, сотрясая хрупкое тело. Видно, мужчины узнали Марину и заспешили к припарковавшейся машине.
Марина долго не хотела выходить, крепко держась за плечо Олега. Он и сам не знал, что делать, взгляд его блуждал по лицам окруживших машину людей и был растерянным.
Взяв наконец себя в руки, Марина вышла из машины. На неё было жалко смотреть… Сгорбленная, подавленная фигурка скрылась в тёмном провале подъезда. Олег подошёл к мужикам, поздоровался. Разговор не ладился – им было не до него. В глаза друг другу никто не смотрел, только курили не переставая, меняя сигарету за сигаретой.
Кряжистый, пожилой мужик, белый как лунь, сделав последнюю затяжку, смял догорающий окурок заскорузлыми пальцами, глянул на Олега из-под лохматых бровей, вздохнув тяжело, тихо произнёс:
– Нельзя до суда довести это дело – раздавить их надо, вот так, – и он растёр на ладони в порошок оставшуюся махорку, бросив себе под ноги.
– Да их тут же отпустили, тварей этих, ублюдков недоделанных, – сказал, стоящий в стороне худой маленький мужичок.
– Всё так. Вон, Ваську за мешок зерна закатали так, что неизвестно, когда выйдет. Показательный суд устроили, а он с Евдокией детей настрогали – не сосчитать. Помрут они, как мухи, помрут без Василия.
В разговор встрял угрюмый долговязый мужик с подпалёнными рыжими усами.
– А украл-то у кого? – У того же вора – Семёновича, отца этого убийцы – Вальки. Отец сына не лучше: при коммунистах по мешку зерна тайком воровал, а сейчас вагонами, как своё кровное, куда хошь отправляет и никого не спрашивает. Всё, суки, приватизировали. Вот возьми того же Ваську. С доски почёта не сходил. При советах все коровники, силосные ямы отстроил, да и к правлению свои умелые ручки приложил. А для кого старался? Вот и оно-то… Получается, не для общества старался, а для ворюги. Он его и упёк. А Васька-то дурак – грамоты на суд принёс, письма с благодарностями. А этот недоносок что ему на суде на всё это ответил? «Иди свои грамоты на базаре продай. А мне их клеить некуда, у меня даже в туалете плитка итальянская наклеена». Прокурор с речью выступил: «Пора за ворюг по-настоящему браться. Частная собственность неприкосновенна, и преступник должен понести наказание по всей строгости закона».
