Я не стал доедать. Оставил кусочек хлеба на столе. Бессмысленный жест, но другой возможности протеста у меня не было. Браслет на запястье вибрировал, холодно светился: БАЛЛЫ: +5. Успех. Победа, от которой тошнило.
Вышел в коридор. Тусклый свет резал глаза. Вечное тиканье за стенами билось в висках синкопой. Дверь с цифрой 001 была прикрыта. Постоял, слушая стук собственного сердца. Постучал.
«Входи, Волков». Голос Новикова – хриплый, усталый – донесся сразу.
Толкнул дверь. Такая же каморка, как у меня. Койка, санузел, стул. Новиков сидел на койке, спина прямая, курил трубку. Дым тонкой струйкой тянулся к вентиляционной решетке под потолком. Запах табака и чего-то холодного, металлического.
«Не взяли свою?» – спросил я, закрывая дверь. Звук щелчка был громким в тишине.
Новиков выпустил дым кольцом. Оно поплыло к решетке и расплылось.
«А зачем?» – Он посмотрел на меня. Глаза в полумраке – две бездонные угольные ямы. «Чтобы почувствовать вкус их подачки? Чтобы лишний раз напомнить желудку, кто здесь хозяин?» – Усмешка его была похожа на скрип ржавых ножниц. «Я научился обходиться без подобных милостей, Волков».
Прислонился к стене. Ледяной холод бетона проникал сквозь рубашку. «Вы сказали… отец «повторил эксперимент». Что он делал? В 2008-м? Почему вы…» – Запнулся, глядя на его лицо, не тронутое временем. «Почему вы такой?»
Новиков долго смотрел на меня. Ни злобы, ни жалости. Только усталость, выжженная дотла, и холодный, научный интерес.
«Сергей Волков верил в благо, – начал он, голос низкий, будто из склепа. – Думал, можно взять искру… эту аномалию в человеке… и зажечь от нее светильник. Очистить. Усилить. Сделать даром». – Он покачал головой, стряхнул пепел. «Не понимал. Искра – это уголь в печи ада. Она не светит. Она жжет. И горит ярче всего в огне боли, страха, отчаяния. Этот бункер…» – он махнул трубкой в сторону двери, «…это не лаборатория. Это топка. Агата и ей подобные не ищут «особенных». Они выращивают дрова. Самые горючие. Чтобы Феникс восстал, нужен пепел. Мы лишь топливо для его огня. «Ученый» с его цифрами вместо мира. Эта девочка, видящая… то, что другие не видят. Даже Марк с его яростью – все это растопка. А баллы?» – Хриплый, язвительный хохоток. «Это мера того, насколько хорошо ты горишь. Насколько ценен твой пепел».
Он замолчал. Слова висели в воздухе, тяжелые, как свинец. Комок льда рос под ложечкой.
«А «последний выживший»?» – выдохнул я, вспоминая слова Ульяны в главной комнате. «Что он значит?»
Новиков медленно поднял глаза. В них мелькнуло что-то древнее, леденящее.
«Выживший?» – Он произнес это слово с горькой, смертельной издевкой. «Последний не выживает, Волков. Последний погаснет. Самый яркий уголек в печи. Тот, кто сожжет всех остальных, чтобы Система измерила пик температуры горения. Вот для чего все. Вот почему я здесь. Снова». – Он посмотрел на свою руку, сжатую в кулак. Сухожилия напряглись, как тросы. «Чтобы измерили, насколько я еще горю. Или… насколько мне безразлично пламя, полыхающее вокруг».
Больше Новиков ничего не сказал. Я вышел из его комнаты. Дверь щелкнула за спиной словно звук капкана. Воздух коридора ворвался в легкие, холодный и безжизненный. Слова Новикова гудели в черепе: Топка. Дрова. Пепел. Последний погаснет.
Посмотрел на браслет. 007. БАЛЛЫ: 5. Цифры светились мертвенным, ядовито-зеленым светом. Не валюта. Не воздух.
