Он упал на заплеванный пол, больно ударившись затылком о шершавую стену. Подниматься пришлось самому – руки ему никто не подал. Но и Бутону не позволили добить его, а тот был совсем не прочь уработать его ногами. Витой осадил его, заставил объясниться.
– Ты уверен в том, что сказал? – жестко спросил он.
– Ну, сколько лет прошло… – пожал плечами Бутон. – Он же мелким тогда был…
– Я спрашиваю, ты уверен в этом?
– Э-э… Ну, да…
– Да врет он все! – встрял в разговор Трофим. – Какой, на хрен, пионерский лагерь! Я знаю только один лагерь, на Икше…
– Ну да, на Икше лагерь был… – кивнул Бутон.
Чем больше смотрел на него Трофим, тем явственней осознавал, что перед ним непроходимый тупица.
– Ну, ты вахлак, в натуре! – Трофима пробрал надрывный истерический смех.
Он смеялся, а кожа покрылась липким холодным потом, тело вдруг зазнобило, как в лихорадке.
– Там воспитательно-трудовой лагерь был! Я в зоне мотал, урод! Ты глянь на меня!
Трофим сорвал с себя рубаху, обнажил свои наколки.
– Где ты здесь пернатого видишь?
Показал пальцы с татуированными перстнями на них. На одном черный квадрат – «вышел по звонку». На втором такой же квадрат, но разбитый на два треугольника, правый нижний – черный, левый верхний – белый и половинка солнца на нем. «Грехи юности», начало лагерного стажа с малолетки…
– А здесь?
– Ну, я не знаю, – безмятежно пожал плечами Бутон.
Похоже, этот дебил даже не понял, что подписал себе смертный приговор. Когда все прояснится – а это обязательно случится, – Трофим лично поставит его на нож. А у него другого выхода не было. Нет на зоне страшнее предъявы, чем та, которую бросили ему сейчас. Такие оскорбления смываются только кровью.
– Ну-ка, ну-ка, перточки покажь!.. – хищно сузил глаза Рубач. – Не нравится мне твой квадрат…
Трофим с досадой закусил губу. Говорили же ему в свое время, что не надо было накалывать квадрат на первом перстне. Сначала сделали, потом сказали… Дело в том, что петухам на палец накалывают квадрат, разбитый на два треугольника – верхний черный, нижний белый. Накалывают в тюрьме, а на воле они потом сами закрашивают белый квадрат, и значение наколки кардинально меняется. Конечно же, и Рубач знал про такие плутни, и Витой, и все, кто хоть мало-мальски сек воровскую фишку…
– Короче! – негромко, но резко сказал смотрящий.
Арестанты замерли в ожидании приговора.
– Предъява очень серьезная. Без разбора, сплеча рубить не будем! Малявы по дому зашлем, и в мир тоже отправим. И ты, Бутон, своим дружкам, хм, пионерлагерным отпиши, пусть чиркнут, что да как. И ты, Трофим, своим корешам пулю зашли… Срок – две недели. Нормальный срок.
– Да я-то зашлю. А этот пионер кому коней гнать будет, не знаю, – страшно улыбнулся Трофим… – Не было у меня никаких пионерлагерей… Вешайся, питон!
Бутон не выдержал его лютый взгляд, отвел в сторону глаза. Наконец-то пробрало недоумка. Но слово уже дано, назад его забрать можно, но только через то место, которое скоро станет у него дырявым…
– Кому из вас вешаться, мы еще посмотрим, – сурово глянул на Трофима смотрящий. – Предъява брошена тебе, под подозрением ты. Спать будешь возле параши, к посуде не прикасаться, из чужих чашек чай не пить…
Трофиму вдруг показалось, что началось землетрясение – пол под ногами качнулся, внутри образовалась сосущая пустота… Его вина еще не доказана, но с ним уже обращаются как с петухом.
– Как ты сказал, так и будет, – глядя на Витого, с трудом выдавливая каждое слово, сказал он. – Я все понимаю… А этот! – взглядом показал он на Бутона. – Не жилец!.. Но пусть пока живет…
