Я сделал глоток чая:
– Все жертвы были педофилами, как же у них не может быть врагов? А как же родители детей, к которым они приставали?
Мой подчиненный грустно вздохнул:
– Я тоже не могу этого понять, господин комиссар, хотя внимательно изучил все дела. Родители пострадавших детей никогда этим мерзавцам не угрожали… Были инциденты в тюрьмах, где они отбывали свой срок. Двоих сокамерники избили до полусмерти, одного даже пырнули ножом, но на этом все.
– Да, – подтвердила Зейнеп, – если не считать нападений в тюрьмах, то никто из них, включая Акифа Сойкырана, даже угроз не получал. Я тоже внимательно изучила дела и ничего такого не увидела.
Мне пришлось повысить голос, чтобы перебить шум машин, стоявших в пробке:
– А откуда у педофилов смелость, чтобы жаловаться на угрозы в полицию? Подумайте сами, они же как прокаженные. Все смотрят на них с отвращением. То же касается и их семей. Наличие родственника-педофила пятнает репутацию. Сложно быть матерью, отцом, братом или сестрой педофила. Али же сказал, что им совершенно не хочется смахивать пыль с этой истории. Повторно испытать жгучий стыд – это большой стресс. Они хотят всё забыть, потому и уклоняются от разговоров. Да и что они могут сказать? Вполне возможно, кто-то думает: «Вот и хорошо, что умерли. И так нас опозорили».
Зейнеп кивнула и потянулась к запотевшей бутылке с водой.
– Скорее всего, все именно так, господин комиссар, – сказала она, наливая воду в стакан. – И нам, вероятно, не стоит больше тратить время на опрос родственников. Одна надежда – прижать Зекаи и от него узнать что-то интересное.
Я допил чай и посмотрел на Зейнеп.
– Хорошо, я еще раз поговорю с Зекаи. Но нам нужно набрать еще какой-то информации. Нельзя идти к нему с пустыми руками. Тебе надо хорошенько покопаться в двенадцатом году. Да, ты уже нашла немало, но нужно знать абсолютно все. В том числе, что писала выходившая в дни убийств пресса, кто и что говорил на эту тему, какие реакции были. Попробуй вытащить то, что раньше не казалось важным, что было пропущено, самые мельчайшие зацепки… Иначе мы не сможем полностью понять стиль Слепого Кота.
Али, видимо, все еще не давал покоя вопрос, как я могу пить чай в такую жару. Он покосился на мой стакан и произнес:
– Но мы уже и так знаем его стиль, господин комиссар.
– Нет, Али, не знаем, – отрезал я. – Все, что мы знаем, так это что он завязывает жертвам глаза, убивает выстрелом в затылок, оставляет труп в местах скопления детей, а рядом кладет игрушку… Нужно сконцентрироваться на датах преступления. Что говорят нам эти числа? Мы должны понять смысл. Слепой Кот убил двенадцать человек в двенадцатом году. Что это значит? Нужно нащупать связи между датами убийств и местами, где были оставлены трупы. Есть ли что-то, что связывало жертв друг с другом? Какой-то третий персонаж или, может быть, некая организация? Все это нам необходимо узнать.
Я на секунду замолчал и продолжил:
– Когда мы это исследуем, мы можем и не обнаружить ничего, что приблизит нас к разгадке личности убийцы. Но попробовать – обязаны. Мы столкнулись с очень запутанным делом, поэтому прошу вас быть в два раза более внимательными и в два раза более чуткими, чем обычно.
Зейнеп вскинулась в приливе азарта:
– Так точно, господин комиссар, не волнуйтесь, в самый короткий срок я найду всю информацию, которая вам нужна.
Я окинул взглядом обоих:
