– Это Анри де Лормон. Он пришел слушать, а не судить.
Пьер фыркнул, но Клодин положила руку ему на плечо, останавливая.
– Пусть говорит, – сказала она, глядя на Анри. – Зачем ты здесь, месье? Что тебе нужно от нас?
Анри встал, ощущая тяжесть их взглядов. Его язык, привыкший к изящным фразам салонов, вдруг показался ему бесполезным. Но он вспомнил Мариэтту, ее слова о месте, которое нужно создать, и заговорил:
– Я пришел, потому что устал смотреть из-за стекла. Я не знаю, что могу дать вам, но я хочу понять – понять вас и, может быть, себя.
Тишина повисла в подвале, тяжелая, как сырой воздух. Потом Клодин кивнула, а Пьер, пожав плечами, вернулся к своему вину.
– Пусть остается, – буркнул он. – Но, если он предаст, я найду его первым.
Мариэтта сжала его руку под столом, и в этом жесте было больше, чем слова.
Глава шестая. Две стороны стекла
Утро после ночи в «Красном петухе» пришло к Анри с головной болью и странным чувством легкости, будто он сбросил часть невидимого груза. Он лежал в своей спальне, глядя на потолок, расписанный сценами из мифов – нимфы и сатиры танцевали среди облаков, замороженные в вечной радости. Но теперь эти фрески казались ему фальшивыми, как театральные декорации, за которыми нет ничего, кроме пустоты.
Дождь прекратился, и сквозь приоткрытое окно доносились звуки Парижа – скрип телег, крики торговцев, далекий звон колоколов. Анри встал, подошел к зеркалу и долго смотрел на себя. Его лицо было тем же – тонкие черты, бледная кожа, глаза, в которых теперь мелькало что-то новое. Но он больше не узнавал человека в отражении. Тот, кто вернулся из таверны, был не тем, кто уехал в Версаль два дня назад.
Голоса Пьера и Клодин все еще звучали в его голове – грубые, но живые, полные силы, которой он не находил в своем кругу. Их слова о свободе, о хлебе, о будущем были как ветер, что ворвался в его жизнь и начал срывать старые занавески. А потом была Мариэтта – ее рука, сжавшая его под столом, ее взгляд, в котором он видел одновременно вызов и обещание.
Он спустился в гостиную, где Жак уже раскладывал завтрак – свежий хлеб, масло, чашка шоколада, пахнущего сладостью и привилегиями. Анри сел, но не притронулся к еде. Перед глазами встала другая картина: грязный стол в подвале, кружки с кислым вином, кусок черствого хлеба, которым делились люди с руками, огрубевшими от работы. Он вдруг понял, что этот шоколад, этот хлеб – не его заслуга, а лишь случайность рождения.
Дверь скрипнула, и вошел Жак, неся письмо на серебряном подносе. Анри взял его, сломал печать и пробежал глазами строчки. Это было приглашение от герцога де Лароша – званый ужин в его парижском особняке вечером. «Надеюсь увидеть вас в добром здравии, месье де Лормон, – писал герцог. – Ваше отсутствие в последнее время заставляет нас беспокоиться».
Анри отложил письмо, чувствуя, как внутри него сталкиваются два мира. Версаль и таверна, шелк и шерсть, зеркала и чернила. Он знал, что герцог ждет от него привычного – остроумных бесед, легких шуток, поклонов и улыбок. Но сможет ли он снова надеть эту маску после того, как увидел лица тех, кто живет за ее пределами?
Он встал и подошел к окну. Улица Сент-Оноре была как всегда – кареты катились к магазинам, лакеи несли свертки, дама в розовом платье прогуливалась под зонтиком. Но теперь он замечал больше: мальчишку, что подбирал упавший уголь, старуху, что куталась в рваную шаль, кучера, чьи плечи сгорбились от усталости. Это был Париж Мариэтты, Париж Пьера и Клодин, Париж, который он раньше не видел.
