Анри подошел к столу, его шаги были бесшумны, как у кота. Он провел пальцем по краю ее бумаг, будто проверяя, настоящие ли они.
– Я вижу людей, которые живут, не задавая вопросов. Торговцы продают свой товар, кучеры правят лошадьми, дети бегают по лужам. Они не спрашивают, зачем все это. А я… – он замолчал, подбирая слова, – я не могу перестать спрашивать.
Мариэтта склонила голову набок, и в ее карих глазах мелькнул огонек – то ли насмешка, то ли понимание.
– А я думала, месье, что аристократы слишком заняты балами и охотой, чтобы задавать вопросы. Разве не для того вы родились в этом мире – чтобы наслаждаться им?
Ее тон был легким, но в нем чувствовался вызов. Анри встретил ее взгляд и на мгновение почувствовал, что она видит его насквозь – не его титул, не его богатство, а что-то глубже, что он сам не до конца понимал.
– Наслаждаться? – переспросил он тихо. – Иногда мне кажется, что этот мир – зеркало, в котором я вижу только тень самого себя. Красивую, но пустую.
Мариэтта не ответила сразу. Она подошла к окну, встав рядом с ним, и посмотрела на улицу. Фонари уже зажглись, и их свет рисовал на ее лице золотые блики. От нее пахло чернилами и чем-то цветочным – быть может, лавандой, которую она собирала где-то за городом.
– А я вижу не тень, – сказала она наконец. – Я вижу людей, которые борются, любят, ошибаются. Они живые, Анри. А вы… вы словно боитесь стать одним из них.
Он вздрогнул, услышав свое имя без привычного «месье». Это было дерзко, почти неприлично, но в ее устах звучало естественно. Анри отвернулся к окну, чтобы скрыть смятение. Внизу, у соседнего дома, остановилась карета, и из нее вышла дама в пышном платье, окруженная слугами. Ее смех разнесся по улице, звонкий и беззаботный.
– Может быть, вы правы, – сказал он, не глядя на Мариэтту. – Но как стать живым, если вся твоя жизнь – это маска, которую ты не можешь снять?
Она улыбнулась, и в этой улыбке было что-то загадочное, почти опасное.
– Снимите ее, – просто сказала она. – Или разбейте зеркало.
Глава вторая. Город под шелком небес
Утро в Париже начиналось с какофонии звуков: скрипа телег, криков уличных торговцев, звона колоколов Нотр-Дама, что разносился над крышами, подобно дыханию старого города. Анри проснулся поздно – привычка, которую он унаследовал от своего круга, где ночи были длиннее дней. Комната, обитая бледно-голубым шелком, утопала в мягком свете, проникавшем сквозь тяжелые шторы. На столике у кровати лежал томик Вольтера, раскрытый на странице, которую он так и не дочитал, – слова о свободе казались ему одновременно притягательными и невозможными.
Он поднялся, накинул халат из темно-зеленого бархата и подошел к окну. Улица Сент-Оноре уже жила своей жизнью: кареты громыхали по булыжникам, а служанки в чепцах несли корзины с бельем. Где-то вдалеке слышался стук молотка – быть может, очередной ремесленник чинил вывеску перед лавкой. Анри вдохнул прохладный воздух, пахнущий углем и мокрым камнем, и подумал о вчерашнем разговоре с Мариэттой. Ее слова – «снимите ее или разбейте зеркало» – застряли в нем, словно заноза, которую невозможно вытащить.
В дверь постучали. Это был Жак, его камердинер – невысокий мужчина с лицом, изрезанным морщинами, и руками, привыкшими к тяжелой работе.
– Месье, вас ждут внизу, – сказал он, кланяясь. – Мадемуазель Дюпон принесла свои наброски. Она настаивает, чтобы вы взглянули.
