Анри кивнул, скрывая удивление. Мариэтта редко приходила без приглашения, и уж тем более утром. Он быстро оделся – белая рубашка, черный жилет, камзол цвета спелой сливы – и спустился в гостиную.
Она стояла у камина, глядя на языки пламени, что плясали на поленьях. Сегодня на ней было другое платье – темно-серое, с тонкой вышивкой по подолу, напоминавшей ветви плюща. Ее волосы были распущены, и в утреннем свете они отливали каштановым блеском. На столе лежали листы бумаги, испещренные чернилами, – стихи или эссе, он не мог разобрать с первого взгляда.
– Вы рано, – сказал он по-французски, но тут же поправился, перейдя на более привычный тон. – Вы рано, Мариэтта. Что-то случилось?
Она обернулась, и ее взгляд, как всегда, был острым, но сегодня в нем мелькала тень тревоги.
– Я не могла спать, – ответила она, подходя к столу. – Вчера ночью на площади у Пале-Рояля собиралась толпа. Они кричали о хлебе, о налогах, о короле. Я записала кое-что… послушайте.
Она взяла один из листов и начала читать вслух. Ее голос, низкий и чуть хрипловатый, наполнил комнату:
«Город дрожит под шелком небес,
Где каждый шаг – это эхо надежд.
Но хлеб – лишь призрак в руках бедняка,
А золото тонет в реке без следа».
Анри слушал, и слова ее стихов казались ему живыми – они пульсировали, словно дыхание Парижа за окном. Когда она замолчала, он подошел ближе, глядя на чернильные строчки.
– Это красиво, – сказал он тихо. – Но опасно. Такие слова могут разжечь пожар.
Мариэтта улыбнулась, но в ее улыбке не было веселья.
– А разве не в этом суть? Разве мы пишем, чтобы молчать? Вы сами говорили, Анри, что живете за стеклом. Может, пора выйти наружу?
Он отвернулся, чувствуя, как ее слова снова бьют в какую-то скрытую точку внутри него. За окном пролетела стая голубей, их крылья мелькнули серым пятном на фоне неба. Он вспомнил балы в Версале, бесконечные танцы под звуки клавесина, шелест платьев и пустые разговоры о погоде. И рядом с этим – ее мир, полный грязи, криков и правды, которую он боялся увидеть.
– Пойдемте, – сказал он вдруг, сам удивляясь своему порыву. – Покажите мне этот ваш Париж. Не тот, что в книгах или за окном, а настоящий.
Мариэтта подняла брови, но не стала спорить. Она собрала свои бумаги, завязала их веревкой и кивнула.
– Хорошо. Но не жалуйтесь, если испачкаете свои шелковые туфли.
Глава вторая. Город под шелком небес (продолжение)
Они вышли из особняка, и Париж обрушился на Анри всей своей живой, хаотичной сутью. Улица Сент-Оноре, обычно казавшаяся ему лишь декорацией за окном, теперь дышала: пахло мокрой землей, жареным каштаном и дымом из труб. Мариэтта шагала впереди, ее движения были легкими, почти танцующими, несмотря на грубые башмаки, которые стучали по камням. Анри, напротив, чувствовал себя неуклюже – его изящные туфли скользили по неровной мостовой, а длинный плащ цеплялся за выступы.
– Сюда, – сказала она, сворачивая в узкий переулок, где дома теснились друг к другу, словно старые друзья, делящие тепло. Над их головами висели веревки с сохнущим бельем, а из открытых окон доносились голоса – кто-то ругал ребенка, кто-то напевал старую песню о любви и вине.
Анри смотрел вокруг, пытаясь впитать этот мир, такой далекий от мраморных залов Версаля. Здесь не было позолоты и зеркал, но в каждом звуке, в каждом взгляде прохожих чувствовалась жизнь – сырая, необузданная, настоящая. Они миновали лавку мясника, где на крюках висели окровавленные туши, и старуху с корзиной угря, чьи глаза, мутные, как речная вода, следили за ними с подозрением.
