– Эх, злая ты! А я тебя пожалел тогда. Да, вот еще хотел спросить… про могилу Лавердо. Не знаешь, где она похоронена?
– Большеохтинское кладбище, Ирбитская дорожка. Метров сто пройти. Там справа. Зачем тебе? Она тут при чем? – теперь пришла очередь Тамары выпучить глаза.
Знаменов не ответил – поставил стопку, подтер рукой нос и отошел, опрокинув стул.
Вот так поворот! Еще один скелет сейчас выпадает из древнего шкафа! Умудрился комсорг набросать дров в топку «забытое прошлое». И не только любопытство проснулось – те самые фигуры умолчания как дрожжевая масса – оттаяли и вспучились. Неясная масса, но явно неприятная. Тело, тело шептало, не мозг, а опыт вторил, что это не любопытство жжет, а эти мутные дрожжи – пироги из которых будут ох несладкими.
Тамара пыталась просчитать, какое отношение Лавердо имеет к той истории с исключением из комсомола? Совсем забытый персонаж. Если бы не экзотическая фамилия, то и не вспомнить, кто такая.
Падающий стул подхватил Шура Тронский, как будто стоял за спиной, и подсел на то место, откуда вскочил Павел.
* * *
– Что? – ехидно спросил он, кивнув подбородком в сторону удаляющегося приятеля.
– Что что? – Тамара ухмыльнулась.
– Не извинялся, сделал вид, что агнец божий, а ты ему в глотку пару-тройку цитат из Чехова. Так?
– Ты подслушивал?
– Ага, попал в десятку! Отлично! Я – пифий, угадываю всё, – Шура весело загоготал. – Подслушивать необязательно. На самом деле – никто в этом бренном мире не меняется с годами. Тем более Пашка. Он уже приставал ко мне с тем же. Рассказывайте, мэм.
– Что рассказывать?
– Почему он развалил нашу монолитную компанию? Ведь это же обсуждали. А как весело было! Два года душа пела. И как быстро пролетело!
– Согласна. Вспоминаем со слезами на глазах. Комета пролетела, махнула на прощанье хвостом – и ага. Утешимся тем, что у других и такого не было! А почему ты считаешь, что Паша виновник?
– А кто?
– Вопрос. Ну, ты, например. Был душой компании. А в одночасье сдулся.
– Я не сдулся – я ушел в себя. Обстоятельства. Сама помнишь, – Шура шмыгнул носом. – Вот об том и…
– А Паша – нет, не извинялся, – Тамара не дала Шуре закончить фразу. – Хотел получить индульгенцию за то, за ту…
– Я понял. Как он тебя из комсомола гнал. Вот исток трещин в монолите. Все мы измазались в том дерьме!
– Не забывается образ с плотиной. Ха. Но почему все измазались? Вроде та заваруха только меня касалась.
– Ничего себе – только меня! – передразнил Тронский. – С той минуты, как жизнь слилась из верхнего бьефа в нижний, – всех касалось! Всех пятерых. Так ты что? Индульгенцию пожаловала?
– Не получился разговор. Я его сволочью назвала. Упреждающе. Он ответил только, что пожалел меня на комитете.
– Вот Пашка, фальшивая змея! Пожалел? Ха-ха. Как бы не так: приссал, когда я вступился. Он всегда был трус. Не сразу проявилось. Помнишь, как в Крыму я спрыгнул со скалы в море? А он подошел к обрыву и… только посмотрел вниз. Правдоруб и трус. Такая экзотическая смесь получается. За это судьба ему и отплатила, – Шура злорадно заржал.
– Ты вступился?! Вот, оказывается, кто мой спаситель!? Что ж ты сказал такое?
– Он испугался за свою шкуру. – Тронский понизил громкость голоса до минимума, оглядевшись по сторонам, приподнял для значительности брови.
– Что убавил звук? – Тамара тоже перешла на шепот, второй раз за пять минут. – Что вы все боитесь, наушники? Ни КГБ, ни партии давно не-ет.
