Когда он должен был заехать за мной впервые, я час не могла выбрать, что надеть.
Вытащив добрую половину шмоток из гардеробной, разложила их на кровати, диване и креслах. Ходила туда-сюда из спальни в гостиную, примеряя то одно, то другое, не решив даже, хочу я остановиться на платье или костюме, или вообще предпочесть джинсы. Но в итоге их отмела, предположив, что если Марсель заедет за мной сразу из офиса, он будет одет по-деловому, и в своих джинсах я буду резко с ним дисгармонировать. Но ошиблась - он успел переодеться.
А стоило ему позвонить в видеодомофон и велеть мне спускаться, я так запаниковала, что едва смогла выйти к нему. Сердце скакало, как паркурщик через препятствия, ноги мелко дрожали и подгибались при каждом шаге, тремор разом вспотевших рук был заметен невооруженным глазом. Мне понадобилось время, чтобы успокоиться и пройти путь из квартиры до лифта, а потом еще несколько метров до его "Астон Мартина".
Когда я появилась перед ним в коротком платье с юбкой-солнцем, на бедрах собранной на резинку, и черных массивных ботинках на шнуровке, он не скрыл одобрительного взгляда даже под очками. Этот взгляд неожиданно придал мне сил.
Но ненадолго.
Как только я села в машину, очень быстро поняла, что даже наедине со мной он намерен продолжать делать вид, что мы едва знакомы и что кроме навязанного родителями дела и мнимого родства нас абсолютно ничего не связывает.
Всю поездку до первого важного гостя он хранил оглушительное молчание, не обронив ни одной даже самой дежурной фразы.
Тайком поглядывая на его идеальный профиль, от вида которого сердце болезненно сокращалось, я заметила, что челюсть его напряжена, будто он едет, стиснув зубы. Но понаблюдав еще, я решила, что мне померещилось - невозможно делать это так долго, зубы же просто раскрошатся. Однако это ощущение не покидало меня на протяжении всего времени, что мы находились один на один. Вывод напрашивался сам собой - ему настолько противно мое общество, что он с трудом сдерживается.
От этой мысли эмоции захлестнули и меня, но и я не дала им воли, решив, что меньшее, что мне сейчас нужно, это перепалка с Марселем. Она вряд ли выльется во что-то хорошее, а, скорее всего, закончится так же, как и в прошлый раз - взаимными обвинениями и оскорблениями. Это не то, к чему я стремилась, поэтому поддержала генеральную линию партии и тоже молчала. А что до его напряженной челюсти - ну и пускай зубы себе портит. Его же зубы, не мои.
Но несмотря на бравурные внутренние заявления, я продолжаю исподтишка его разглядывать.
- Хватит пялиться, - произносит он неожиданно в третий вечер работы нашей службы доставки приглашений. - У меня правая сторона лица вся в дырах от твоих глаз-молний.
И до того, как я прихожу в себя и соображаю, как ему ответить, он спрашивает:
- Какой дом?
Я оглядываюсь и вижу, что мы уже приехали в деревню, где продолжает жить моя бабушка Адельштайн. Дрогнувшим голосом я называю номер дома, где прошло мое детство, и уточняю:
- Крайний справа, с красной крышей.
- В смысле, с терракотовой? - поправляет Марсель с едва заметной ехидцей.
Я поворачиваюсь к нему с глупейшим выражением на лице и улыбкой типичной блондинки.
- Именно. Во-о-он тот голубенький с красненькой крышей.
Для завершения образа тычу пальцем в нужном направлении и жалею, что правильно назвала правую сторону. По закону жанра тыкать нужно направо, а говорить "слева".
