Сам «акт»… он отличался от всего, что Нуар делал раньше. Не было той спешки, того животного желания поскорее закончить, которое иногда проскальзывало в его одиночных «этюдах». Была ритуальная медлительность, почти благоговейная точность. Эхо двигалась рядом, ее прикосновения – когда она подавала ему инструмент или просто касалась его руки, направляя – были легкими, но от них по коже Нуара пробегали мурашки.
Она не произнесла почти ни слова за все время. Только смотрела. И в ее взгляде он видел не просто отражение ужаса жертвы. Он видел… одобрение. Глубокое, почти материнское одобрение художника, наблюдающего за рождением шедевра. И это пьянило сильнее любого наркотика.
Они не просто лишили чиновника жизни. Они превратили его в центральную фигуру своей первой совместной инсталляции. Посадили его в одно из пыльных кресел зрительного зала, лицом к сцене. В его остывшие руки вложили сломанную куклу-клоуна с вечно оскаленной улыбкой. Эхо где-то нашла обрывок старой афиши и аккуратно, почти нежно, прикрепила ее к груди чиновника. На афише выцветшими буквами было написано: «Грандиозное представление! Не пропустите!»
Жестоко? Да. Но в этой жестокости была извращенная гармония, завершенность, которой Нуару всегда не хватало. Это было не просто убийство. Это было заявление.
Когда все было кончено, они молча покинули театр. Город все так же равнодушно дышал им в спины своим смрадным дыханием. Нуар чувствовал себя опустошенным, но одновременно наполненным до краев. Это было начало.
Они не заметили маленькую, почти невидимую в темноте камеру наружного наблюдения, притулившуюся на соседнем, давно заброшенном складе. Ее объектив, покрытый слоем пыли и паутины, был направлен почти случайно в сторону бокового входа театра. Она писала свои беззвучные, безразличные хроники уже много лет, фиксируя лишь тени, крыс и медленное разрушение. Этой ночью она записала нечто большее. Две размытые фигуры, входящие и выходящие из царства теней. И красный проблеск – зонт Эхо, который она на мгновение раскрыла на выходе, словно прощальный салют их первому зрителю.
А еще Эхо, уже на улице, когда они отходили, словно невзначай обронила что-то из кармана. Мелькнуло что-то маленькое, блестящее в тусклом свете фонаря, прежде чем скрыться в дорожной грязи у самого входа в переулок, ведущий к театру. Нуар не обратил на это внимания. Он был слишком поглощен эхом их совместного творения, уже звучавшим у него в голове. Он думал о следующем акте.
Он еще не знал, что этот крошечный, почти невидимый предмет, и несколько секунд размытой записи станут той искрой, что подожжет фитиль их славы. Или их погребального костра.
Глава 5
Тело в заброшенном кукольном театре нашла не полиция. Его нашла стайка подростков, искавших острых ощущений и место для распития дешевого портвейна, купленного по поддельному удостоверению. Их визги, когда луч фонарика выхватил из темноты оскал мертвого чиновника с куклой на коленях, были достаточно громкими, чтобы привлечь внимание случайного патруля, лениво проверявшего промзону на предмет бомжей и наркоманов.
Первым в сеть просочился не официальный отчет, а шепот. Смачный, возбужденный шепот кого-то из «первых на месте» – может, медика «скорой» с черным чувством юмора, или молодого копа, решившего блеснуть «эксклюзивом» перед друзьями в закрытом чате. Детали были скудными, но жуткими: «…театр старый… куклы… как будто спектакль для мертвых…» Этого хватило.
