Лайза. Основано на реальных событиях - страница 6

– А вдруг эволюция заключается в том, чтобы человек научился сострадать животным и жить рядом с ними? Может быть, именно такая программа развития заложена в наших генах?

– Что-то не похоже…

Следующим утром на всех форточках нашей квартиры появились защитные сетки.

С шестимесячного возраста до середины жизни Лайза питалась «Вискасом», категорически отвергая другую пищу. Исключением являлось сырое мясо, за кусок которого кошка готова была продать Родину. Но мясом никого не удивишь, а сухой корм тогда был людям в новинку.

Нас распирало от гордости за то, что кормили питомицу эксклюзивным и дорогим лакомством. Любые траты на животных с непривычки воспринимались постсоветскими людьми как расточительство, а то и помешательство. Посему мы чувствовали себя носителями западной культуры, а не жертвами рекламы. Корм завозился в Россию непосредственно из Америки и считался качественным, полезным и вкусным.

Кошка в экстазе запускала морду в миску, не в состоянии дождаться её заполнения, и кушанье сыпалось ей на голову вместе с чертыханиями. От хруста разгрызаемых сухариков аппетит просыпался даже у людей. Однажды любопытство взяло вверх, и я попробовала кусочек. До сих пор не понимаю, как можно есть такую гадость, но Лайза была в восторге.

– У тебя не кошка, а аппарат по переработке «Вискаса», – заявил мне приятель. – Моя, например, ест то, что осталось со стола.

– Это значит, что твоя кошка – аппарат по переработке чего?

– Очень смешно!

– Не обижайся, и тогда я покажу тебе скрытую силу корма.

Благодаря могуществу «Вискаса» я превратилась в гуру дрессировки высшего уровня. Фрагмент мультика «Кунг-Фу Панда», где медведя обучали боевому искусству с помощью пельмешек, однозначно писали с меня! Тем более цирковой инвентарь был под рукой. На уроках труда, в секции для девочек, нас учили вышиванию крестиком, отчего многие стали мечтать переродиться пацанами, чтобы вырезать из дерева орлов. Родители приобрели мне два деревянных обруча сантиметров тридцати в диаметре. Они идеально подходили для цирковых номеров с кошкой. Я гнала от себя мысль о том, что кольца должны ещё и хорошо гореть.

Наша обжора летала за едой как квадрокоптер! Постепенно стулья отодвигались друг от друга всё дальше. Трюк становился опасным. Случайные зрители замирали в немом восторге, а потом разражались аплодисментами.

В один прекрасный день Лайза не рассчитала и проломила обруч телом, заметно отяжелевшим в результате постоянных тренировок. Настал конец моей цирковой и вышивальной карьере! Но, как пишут в титрах зарубежных фильмов, «Ни одно животное в результате съёмок не пострадало».

Второй после аппетита движущей силой в кошачьем характере была любознательность. Она граничила с безумием и многократно обещала не довести Лайзу до добра. Чего стоила одна только её навязчивая идея забраться на высокий итальянский шкаф, почти достигающий трёхметрового потолка, дабы убедиться, что ничего интересного наверху нет. Лайза кругами ходила вокруг Монблана и досадливо мяукала. Она вставала на задние лапы и вытягивала шею, как сурикат, в мыслях взлетая на вожделенную вершину. Но гора была неприступна; её гладкая и скользкая, как зеркало, поверхность давала понять, что затея пушистой скалолазки бесперспективна.

Не хочу задаваться вопросом, что за сила была «движущей» для меня, но я всячески потворствовала кошке. Помехой для нас обеих был маленький рост. Поэтому я забралась на кровать, взяла Лайзу на руки и подняла. Кошка встала на задние лапы, а передними ухватилась за верхний плинтус. Остальное было делом техники. Покоряя вершину, альпинистка щедро одарила меня шлейфом из пыли. Она тут же осела на плечи в виде генеральских погон, а затем посыпалась с них на пол, предвещая скорое родительское недовольство.