Я иду в душ: каждая кабинка закрывается изнутри, как и туалетные. Стоя под горячими струями воды, позволяю себе разрыдаться.
Еще вчера я сидела в карцере. Темнота, нельзя ни прилечь, ни толком сесть. От меня несет немытым телом, я задыхаюсь. Вчера – кошмар, сегодня – почти мечта, как в те-самые десять минут, но мамы с папой нет, их никогда не будет больше, и мне стоит смириться. В интернате получалось, почему рыдаю сейчас? Вода горячая, никто не прогоняет, никто не отсчитывает время. На стеклянной полке вместо мыла пластиковая бутылка, в ней что-то пенящееся и пахнущее неизменной клубникой – можно вымыть волосы, все тело.
А потом распаковать зубную щетку, которую Татьяна выдала вчера вместе с едой. Порошок в бумажном пакете, отдельно. Я чищу зубы, завернувшись в полотенце, перед огромным зеркалом – и ловлю себя на мысли, что совершенно не представляю, как выгляжу, просто не было времени на такую ерунду.
Рука останавливается: щетка торчит изо рта.
Я рассматриваю себя.
Полукровка – старая и новая кровь, как сказала бы мама. У меня волосы довольно светлые, но кожа скорее смуглая, глаза с характерным разрезом, только не карие, а серые. Средний рост, худощавая, зато с выраженными мышцами. Еще бы, в «Солнышке» слишком часто приходилось пилить деревья. И таскать проклятущие бревна тоже. У меня маленькая грудь – и это удобно, потому что не мешает. Папа говорил, что я красивая. Сейчас, разглядывая в зеркале почти чужого человека, понятия не имею – правда или нет.
Неважно.
Я возвращаюсь в комнату и одеваюсь, повесив полотенце сушиться на спинку одного из стульев. Заглядываю в шкаф: там белье, в том числе, теплое. Шкаф вмонтирован в стену, отчего занимает мало места, но внутри просторный, помещусь там целиком, может, еще и Аленка влезет. Я нахожу униформу нейтрального цвета хаки, оглядываюсь на старую, приютскую… и понимаю, что не хочу надевать ничего, что напоминало бы об интернате.
В новой гораздо лучше, хотя это брючный костюм, а колючее платье. Ткань хорошая, мягкая и приятная.
Еще есть время, но я решаю разбудить Аленку. Она что-то бормочет —впервые слышу ее голос, хотя и не настоящие слова. Потом вскидывается, глаза дикие, пустые как у испуганного зверька. Она расслабляется через секунд пять, вздыхает.
– Рановато, конечно, – признаю я. – Но потом, наверняка, в туше с туалетом набьется толпа людей. Так что лучше пока все спят.
Она кивает.
Я провожаю ее, объясняю про шампунь и все остальное. На обратном пути замечаю: соседняя дверь открывается. Оттуда выходит заспанная женщина в толстом на вид халате. На меня она не смотрит, пока едва не сталкивается.
– Что… а, доброе утро. Там занято?
Тупо таращусь на нее. Соображаю. Женщине лет тридцать. Она из новых индарцев, без примеси старой крови.
– Ты немая, девочка? – нетерпеливо продолжает женщина, на плече у нее полотенце, а в руках сумка, из которой торчат какие-то баночки и тюбики. – В душе кто-то есть?
– Только Аленка. Она не говорит.
Зачем я это ляпнула? Понятия не имею.
– А, ну хорошо. Главное, чтобы никто из мужиков не приперся. Любят они в наш душ заглядывать, свой-то загадили по уши…
Она скрывается за дверью, из кабинки слышен шелест воды.
«Фигурка», – вспоминаю я.
Где оставила? В душе?
Если так, то…
«Я ее забыла. Там».
Женщина увидит. Или найдет Аленка. Это плохо. Все плохо, ужасно, едва выбралась из интерната, как тут же вот так прокололась. Они отправят меня обратно. Или куда-нибудь еще, я ведь неблагонадежная, у меня настоящая фигурка Плакальщицы Инд. Можно сказать, что это исследования родителей. Да, точно.
