Архиепископ пробормотал нечто невразумительное и смолк. Бланка швырнула ему происшествие на Ланской дороге как один из запасных козырей, хранившихся в её не особенно широком рукаве, в немалой степени лишь затем, чтобы наконец-то смутить – её бесила наглость, с которой он оскорблял её, зная, что ничем за это не поплатится. Они были так уверены в себе, эти проклятые бароны, пэры Франции, так свято убеждены, что им ничего не будет стоить лишить её власти и разлучить с сыном, что одна лишь эта убеждённость уже была оскорбительна. Но в то же самое время она, убеждённость эта, делала их уязвимыми. То, что случилось по дороге из Реймса, потрясло всех, и весть вмиг облетела Иль-де-Франс, обрастая сотней невероятных подробностей. В некоторых из них фигурировал Божий свет, поразивший грешников, – иначе как объяснить, что все рыцари, пытавшиеся в ту ночь захватить короля, ослепли беспричинно, внезапно и одновременно? Правда, все они прозрели к утру – все, кроме Моклерка. Он, по слухам, был совершенно подкошен и сломлен свалившимся на него ударом, причин которого, впрочем, по-прежнему не понимал. Судя по всему, он и впрямь действовал искренне, убеждённый, что такая насильственная смена власти в оставшейся без действующего монарха стране пойдёт на пользу Капетам – ведь он и сам был Капет. Теперь он заперся в своём замке в Бретани, где и сидел, ежечасно прикладывая к глазам припарки из трав по рецепту местных знахарок, и по крайней мере временно не представлял опасности. Однако упавшее знамя подхватил его кузен Филипп Булонский, прозванный Строптивым, – единственный из живых ныне сыновей Филиппа Августа, чьи права на трон при живом Луи были ничтожны, однако практически обеспечивали регентство. Если бы только не эта грамота, которую исповедник принял из рук умирающего Людовика… «Супругу мою Бланку призываю хранить сына моего Людовика, давая ему всяческие советы в качестве регента Франции, доколе не вырастет и не возмужает» – эти слова были единственным, по сути, что мешало сейчас Филиппу Строптивому взять Монлери штурмом, отбить короля и арестовать Бланку как узурпаторшу. Сейчас в Париже, она знала, стены сотрясались от споров в попытке опровергнуть подлинность этой грамоты. А тем временем король Франции, отказавшийся предать свою мать и потому тоже превратившийся в изгоя, вынужден был отсиживаться в провинциальном городке в ожидании нового чуда, которое образумит баронов.
Но Бланка знала, что чудеса Господни случаются много реже, чем мы в них нуждаемся.
– Между прочим, – откашлявшись, сказал архиепископ Тулузский, – я получил письмо из Ватикана с указанием расследовать случай на Ланской дороге. Если в самом деле имел место факт чуда, то это непосредственная юрисдикция святой матери Церкви, так что, ваше величество, я вынужден просить встречи с вашим сыном.
– Исключено, – отрезала Бланка. Брови де Рамболя поползли вверх, а челюсть – вниз, будто гигантская рука ухватила его за голову и растягивала её. – Мой сын едва стал королём, а вы теперь вознамерились сделать из него святого? Что-то одно – и то слишком тяжкий груз для двенадцатилетнего мальчика, где уж ему вынести оба сразу.
– Ваше величество изволит шутить, – челюсть архиепископа дрожала от обиды. – Но с Ватиканом не шутят, мадам!
– Я совершенно серьёзна, ваше преосвященство, и лишь только нынешнее положение разрешится, заверяю вас, мы вернёмся к этому вопросу. Но сейчас я никому не могу позволить тревожить моего сына. Всё, что вы могли бы сказать ему, вы можете сказать мне.
