Легенда о Людовике - страница 24

– В таком случае, позвольте выразить безграничное моё сожаление тем прискорбным фактом, что при его величестве в качестве капеллана и исповедника находится некий безвестный монах-доминиканец, как бишь его… брат Жоффруа? Чтобы какой-то простой монах принимал исповедь короля – это, это…

– Это воля моего сына, – спокойно ответила Бланка. – Брат Жоффруа был с нами в ту ночь, когда Господь покарал Моклерка, а мне позволил благополучно разрешиться от бремени. Мой сын счёл присутствие его при этом знамением Божьим.

– Вы удивляете меня, мадам, утверждая, будто двенадцатилетний ребёнок знает толк в Божьих знамениях.

– Однако не вы ли только что убеждали меня, будто этот ребёнок в состоянии самолично выбрать и назначить регента при себе, буде милостивый совет пэров даст ему такую возможность?

Вернуть разговор в русло политики оказалось проще, чем Бланка ожидала – архиепископ немедленно принялся спорить. Это был юркий, болтливый, вспыльчивый человечек, и, как следует изучив его за час беседы, Бланка поняла, как следует вести себя с ним, чтобы узнать как можно больше и не выдать ему сверх необходимого. Она даже обрадовалась, когда этим утром сенешаль сообщил ей, что архиепископ Тулузский прибыл в Монлери и просит встречи с королевой. До сего дня она жила в некой блокаде, имея лишь весьма смутные представления о том, чем дышит сейчас и что замышляет коалиция баронов, после устранения Моклерка лишившаяся своей головы, но не лишившаяся десятков когтистых лап, всё так же стремившихся заграбастать всё, до чего они дотянутся. Её тесть славно задал жару всем эти бездельникам двенадцать лет тому назад, при Бувине, – но с тех пор минули годы, минули короли. Притухшие, но не погасшие до конца угли бунта тлели годами, выжидая, пока к ним не поднесут клок сухой соломы. Смерть Людовика Смелого и помазание на царство короля-ребёнка стали такой соломой. И если сейчас Бланка не отыщет способа затоптать искру, та разрастётся в пламя, в котором погибнут они все.

Потому она слушала очень внимательно и теперь знала наверняка, что пэры полностью отказались от идеи смены династии, и Строптивый действительно метит не более чем на регентство. Это отчасти утешало; но лишь отчасти. Плохо было то, что бароны привлекли на свою сторону церковь – а в этой области Бланка была совершено беспомощна, оттого старалась увести от неё разговор. В самом деле, на дороге в Лан в прошлом ноябре случилось нечто странное; она ощутила это, хотя ровным счётом ничего не видела, большую часть времени пролежав в обмороке, а затем занятая родовыми схватками. Но чувство чего-то огромного, давящего невыразимой тяжестью, чего-то оглушающего и непостижимого – чувство это она успела тогда испытать даже в беспамятстве и в безжалостных тисках боли. Бланка пыталась говорить об этом с Луи, но тот всякий раз отворачивался от неё и замыкался, чем не на шутку пугал её – прежде у него не было от неё никаких тайн. Бланка то и дело напоминала себе, что следует поговорить обо всём этом с братом Жоффруа, но никак не могла собраться – слишком она была занята, обустраивая в Монлери свой небольшой двор, приехавший вслед за ними из Реймса и Парижа, а затем – собирая сведения о действиях баронов. Кроме того, у неё теперь был ещё один ребёнок. И иногда ей, даже будучи королевой, приходилось вспоминать об этом.

Тибо считал, что парламентёров следует гнать взашей. «Мадам, – говорил он, – с одними только моими рыцарями мы можем взять Париж приступом и водворить Людовика в Лувре». Тибо был солдат, ему была противна всякая мысль о дипломатии и переговорах, как противоречащая самой идее войны: хватай всё, что хочешь взять, ломай и круши всё, что встанет у тебя на пути. Ей стоило немалого труда усмирить его буйный нрав, и ещё большего – продолжать удерживать этот нрав на коротком поводке. В последнем ей немало помогал романтический склад графа Шампанского, дивным образом сочетавшийся в нём с разухабистостью вояки. Именно за это сочетание его любил король Людовик Смелый и не жаловал Филипп Август: первый находил такое сочетание качеств забавным, второй – опасным и вздорным. Бланка считала, что правы были оба. Теперь же она с успехом использовала Тибо как цепного пса, ограждавшего её и Луи от чересчур открытых посягательств, ибо рыцари графа Шампанского, оцепившие Монлери, сдерживали мятежных пэров не меньше, а то и больше, чем совесть и вассальный долг. Да, они могли бы провести Бланку с Луи до Парижа, но… сколько крови, своей и мятежных пэров, пролили бы они на этом пути? Бланка не хотела, чтоб за её сыном к трону тянулся кровавый след. Он не простил бы ей этого, когда стал бы немного старше.