Посему ныне она была в Монлери в ловушке, в которую сама же себя загнала своей щепетильностью и своим упрямством. Сочетание, если задуматься, ничуть не менее забавное – и опасное, – чем свирепая романтичность Тибо Шампанского. Так или иначе, теперь Филипп Строптивый со своими прихвостнями мог лишь грозить ей издали, а она – так же издали огрызаться ему. Это был замкнутый круг. Никто из них не выиграет, если это будет продолжаться дальше. И так не может тянуться вечно.
Она объясняла это Тибо множество раз, и он выслушивал с угрюмой покорностью, зная, что бессмысленно её переубеждать. Этот вспыльчивый и, в общем-то, недалёкий человек, чьего воображения хватало лишь на фривольные песенки, складывать которые он был воистину мастер, был её единственной сколько-нибудь ощутимой опорой со дня смерти мужа. Он знал её лучше, чем кто бы то ни было. Тибо знал то, чего не могли знать ни Моклерк, ни Филипп Строптивый, ни прочие зарвавшиеся барончики из той же шайки: чем сильней и упорней доказывать Бланке Кастильской, что она не способна на что-то, тем неистовей и энергичней она будет это делать. Та самая черта своенравного, противоречивого упрямства, что когда-то вынудила Еву преступить завет Божий – следовательно, архиепископ Тулузский был прав, браздам королевства не место в таких руках. Но даже понимая это, даже боясь, в глубине души, не справиться, Бланка уже не могла отступить, и чем сильней на неё давили, тем упрямей она стояла на своём. Она думала даже съездить в Париж самолично, оставив Луи под присмотром Тибо, и выступить перед пэрами – Бланка подозревала, что парламентеры, которых присылали к ней в последние четыре месяца, недостаточно красноречиво передают её настроение. Но после одумалась: Филипп был бы дурак, если бы не воспользовался этим и не захватил её как заложницу, чтобы выманить короля из его убежища в Монлери. Нет, они должны вернуться в Париж только вместе, и только как победители – иначе их тотчас разлучат, и она больше никогда не увидит своего сына.
Именно этого Бланка больше всего боялась. Этого, а вовсе не утраты обманчивой власти, которой она всегда так хотела и которой никогда толком не обладала.
Если б хоть один из них поверил ей…
А впрочем, один и верил. И этот самый единственный верный ей человек сейчас чесал чёрную гончую между ушами, явно забавляясь косыми взглядами, которые кидал на него один из множества врагов Бланки. Их было двое – Бланка и Тибо – против них всех. Она вдруг ощутила себя этой гончей, прижавшейся затылком к мускулистому мужскому бедру, одуревшей и размякшей от непривычной нежности и тепла. В этой мысли было что-то столь унизительное, что Бланка с гневом откинула её – и взглянула на архиепископа, которого забавы Тибо с гончей явно занимали куда больше, чем королева. «Он прислан сюда следить за нами, – внезапно поняла она. – Наблюдать за тем, какое место Тибо занимает при мне». Она воспользовалась тем, что архиепископ отвлёкся, чтоб обдумать свои следующие слова. Очевидно, ей придётся всё же пообещать им нечто… возможно, многое… она как раз размышляла, сколь далеко может позволить себе зайти в таких обстоятельствах, когда дверь приёмных покоев приоткрылась и на пороге с реверансом возникла Плесси.
– Ваше величество, пора кормить Шарло.
– Ах, в самом деле? Я совсем потеряла счёт времени. Его преосвященство – такой увлекательный собеседник, – Бланка любезно улыбнулась де Рамболю, слегка ошалевшему от нежданного комплимента и уже готовому оскорбиться в очередной раз, приняв эти слова за изощрённую насмешку. – Простите, мне на время придётся вас оставить. Как вам известно, у меня недавно родился сын, – пояснила она, взглянув архиепископу прямо в глаза. Это был первый прямой взгляд за два часа, и де Рамболь едва не отпрянул, так что Бланка поняла, что попала в цель. – Не столь недавно, как мы ожидали, благодаря мессиру Моклерку с его головорезами, но на всё воля Господня.
