Всё это, в итоге, не шло на пользу ни его настроению, ни цвету лица. Бланка вздохнула, ероша его волосы, и подумала, что нужно сказать мадам Шонсю, чтоб велела подавать к столу побольше зелени и квашеной капусты – мэтр Молье говорил, что это полезно для тока крови.
– Ну, – спросила она, улыбнувшись, – о чём вам угодно было поговорить с вашей матушкой, сын мой?
Луи робко взглянул на неё и, поняв, что она не сердится всерьёз, так же робко улыбнулся в ответ. Потом улыбка пропала, и его взгляд снова стал непроницаемым.
– Вы правда думаете, что это получится? – тихо спросил он.
Бланка задумалась на миг. Она могла обманывать себя, но своему сыну лгать не хотела.
– Я надеюсь, что да, Луи. Я молю Господа об этом. Больше нам всё равно не на что рассчитывать. Я обещала пэрам, что вы въедете в Париж к Пасхе.
– С вами? – напрягшись, тут же спросил он, и Бланка чуть крепче сжала его соломенные пряди.
– Разумеется. Я никогда вас не покину, Луи, никогда. Что бы ни случилось, до тех пор, пока я жива.
Он тут же успокоился и припал щекой к пышным тканям её юбки. Слишком детский, слишком беспомощный жест – так щенок жмётся к вскормившей его суке в инстинктивном поиске защиты. Бланка знала, до чего опасна эта беспомощность для него, но всё равно ей льстило это безоглядное, безоговорочное доверие, оно согревало её измождённую душу, и ради того, чтоб не предать этого доверия, она была готова на всё.
– Вам нравится здесь, Луи?
Он замялся.
– Господа де Шонсю – любезные люди, – проговорил он наконец, и вскинул на неё удивлённый взгляд, когда Бланка рассмеялась.
– Прекрасно, сын мой. Более тонкого и дипломатичного ответа не дал бы и ваш славный дед. А теперь скажите мне честно и прямо, как вашей матери.
– Мне скучно, – признался Луи. – И… немного страшно. Я соскучился по Роберу и Альфонсу.
– Да, я тоже, – прошептала Бланка, когда он крепче вжался щекой в её юбку. Она тоже тосковала по своим младшим сыновьям, оставшимся в Фонтенбло, – слава Всевышнему, коалиция Моклерка пока не додумалась взять их в заложники. Быть может, они понимали, что это было бы прямым объявлением войны, опасно граничащим с изменой. – Но мы увидим их совсем скоро, обещаю.
Луи промолчал – то ли поверил ей, то ли нет, но, в любом случае, не счёл нужным об этом говорить. Бланка слегка наклонилась, положила ладонь на его щеку и приподняла его голову, заставив взглянуть себе в лицо.
– Вы ведь не об этом хотели со мной говорить, Луи. Так о чём?
Он вздохнул – совсем как она сама минуту назад, тихо и скорбно, с достоинством принимая свою ношу, хотя и не радуясь ей. Сейчас, находясь к ней так близко, в простой одежде синего сукна, без головного убора и украшений, приличествующих сану, он казался совсем ребёнком, самым обычным мальчиком, прибежавшим немножко посидеть со своей матерью, прежде чем снова взяться за нудную и неинтересную учёбу. Бланка думала об этом, чувствуя странное, неразумное удивление, почти недоверие при мысли, что вот это чистое, трогательное, невинное дитя, её дитя, незримо носит венец Филиппа Августа.
А он внезапно сказал, тем же тихим, слегка напряжённым голосом, почти не меняя тона:
– Матушка, там, на дороге из Реймса, когда мы бежали, – что вы видели?
Вопрос застал Бланку врасплох. Сколько раз она пыталась заговорить об этом с Луи сама – и всякий раз он уходил от ответа. И сейчас, вдруг, ни с того ни с сего…
