– А ведь и впрямь неплохо, – неуклюже напрашиваясь на похвалу, с деланной небрежностью сказал Тибо Шампанский, гарцевавший по левую руку от неё, надувшись от гордости. Стихи, надо сказать, и впрямь получились недурны на сей раз, а главное – они проникли в самое сердце толпы. Большего Бланке и не требовалось.
– Прекрасно, Тибо, – тихо сказала она, и он просиял, тут же бросив возиться с беретом и приосанившись в седле. Он был сейчас очень красив, этот спесивый вояка, неизлечимый романтик, и Бланка чуть заметно улыбнулась, отворачиваясь от него с чувством тихой гордости, с которым смотрит мастер на долго и кропотливо натаскиваемую собаку, которая наконец-то сделала стойку как следует – послушно и грациозно.
Бланка тут же забыла о нём и взглянула на Луи, неподвижно сидевшего в седле рядом с ней.
Он был бледен. Его руки стискивали поводья, словно окаменев, и сам он, и его конь казались непостижимо правдоподобным изваянием, застывшим посреди подвесного моста между городом и дорогой. Он величественно выглядел, её сын, – и не важно, что эта исполненная достоинства неподвижность вызвана была напряжённым страхом и недоверчивым изумлением. Бланка ощущала это тоже, но привыкла к этому чувству достаточно давно, чтобы не давать ему волю. «Ничего, – подумала она вновь, – он научится. Я научу его; теперь у нас будет время».
– Сын мой, – сказала она, и её кобыла заржала, будто пытаясь привлечь к себе внимание Людовика. Тот слегка вздрогнул, посмотрел на мать, потом быстро обернулся на сира де Шонсю с небольшой группой сторонников, стоявших у них за спинами почётным арьергардом. Маленькая группка людей, одетых пёстро и пышно, жалась к воротам такого же маленького и одинокого городка, пока со всей долины, со всей Франции к ней стекалась могучая, неудержимая, страшная сила. И по глазам Луи Бланка поняла: он сполна осознаёт, что эта сила значит, – может быть, даже лучше неё самой.
– Всё будет хорошо, – сказал она так тихо, чтобы услышал он один. – Это ваш народ, вы позвали его, и он пришёл.
Луи неуверенно кивнул.
– Все эти люди… они… они мои подданные, так, матушка?
– Да. Вы помните, о чём я вам вчера говорила?
Она сделала ему тысячу наставлений о том, как он должен будет вести себя, когда они окажутся в толпе. Тибо уверял, что его люди справятся с чернью, если та станет напирать слишком сильно – всегда оставался риск, что народная любовь к королю внезапно выльется в неудержимую дикость. Это было опасно, опасно отдавать себя во власть и на милость такой толпе – но у них не было выбора. Бланка смотрела, как тысячи крохотных человеческих фигурок заполняют золотящуюся солнечным светом долину. Далёкий туман скрадывал край толпы, и казалось, что он сам по себе извергает новых и новых людей, и им никогда не будет конца.
– Помню, матушка.
– Всё помните?
– Всё.
Луи говорил очень спокойно, спокойней, чем выглядел.
– Тибо поедет вперёд, – бросив взгляд на тут же кивнувшего графа Шампанского, сказала Бланка. – Его люди придержат толпу, но мы должны будем проехать сквозь неё, Луи. Мы должны будем всё время оставаться в ней, отсюда и до самого Парижа… как в карете. Мы поедем в карете, сделанной из этих людей, Луи, и вы должны улыбаться им, вы понимаете?
– Матушка, – её поразило то, с какой сильной, уверенной нежностью он взглянул на неё, перебив мягко и в то же время твёрдо, так, что она потрясённо умолкла, лишь теперь осознав, до чего же ей страшно. – Не бойтесь. Господь сохранил нас в руках предателя, так и теперь не оставит в объятиях нашего народа.
