Всё это помогло Бланке окончательно вернуть авторитет и уважение совета пэров, и не только их – большинство баронов и прелатов теперь были на её стороне, опасность изгнания окончательно миновала. А это значило, что вскоре придёт время для мести. Пока что Бланка не думала об этом всерьёз, слишком занятая упрочением своего положения; однако мысли эти посещали её временами, и не раз она отходила ко сну со сладкой мечтою о том, что для епископа Бове настанет свой час, как настал он для Моклерка. И епископ знал об этом не хуже её самой. Он был подлец, интриган и кривляка, но не дурак.
Потому нынче ни один из них и виду не подавал, что помнит о былой вражде. Получив известие о том, что король с королевой изволят навестить его до возвращения в Париж, епископ сделал всё, чтобы принять их с подобающим почтением и радушием. Единственно, он сделал это не в своём фамильном замке, а в городке Бреле, что в пятнадцати лье от столицы Бовези. На то были особые причины, говорить о которых епископ явно не был расположен.
Бланке, впрочем, было решительно всё равно, к чему расположен, а к чему нет её давний недруг.
В ожидании, пока на кухне приготовят особое кушанье для короля, епископ решил занять паузу похвальной одой на тему благочестия и богобоязненности юного Людовика. Редко в нынешние времена, вещал он, можно встретить подобную скромность и строгость в следовании повелениям святой матери Церкви – а уж тем паче среди столь знатных особ, что воистину умилительно и прекрасно. Луи слушал, слегка хмурясь, чего сир де Нантейль решительно не замечал – как это часто с ним бывало, в порыве красноречия его занесло почти до потери чувства реальности. Выражала эта хмурость, впрочем, не гнев – как можно было решить, глядя на Луи со стороны и плохо его зная, – а крайнее, доходящее до раздражительности смущение. Он терпеть не мог, когда его хвалили, тем более так велеречиво, – странная черта для мальчика, которому едва миновало семнадцать лет, ведь большинство подростков особенно самолюбивы в эти годы. Взять хоть Робера, второго из сыновей Бланки, – тот, напротив, обожал похвалу и терпеть не мог порицаний, они доводили его до припадков бешенства, в одном из которых он однажды даже избил своего учителя латыни, за что получил строгий выговор от Луи. Сам же король, которому полагалось давно привыкнуть к восхвалениям, отвечал на них так, как иной монарх на его месте отвечал бы на упрёки. Бланка знала об этом; епископ Бове – нет, ибо по понятным причинам не был приближён ко двору Людовика и отсиживался у себя в Бове.
– Ну довольно, – сказал Луи, когда восхваления стали для него, видимо, совсем уж невыносимы. – Я вовсе не заслуживаю подобных од, ваше преосвященство. Я делаю лишь то, что обязан делать каждый христианин в эти великие дни. И оставим это, – резко закончил он, когда де Нантейль попытался было возразить.
От новой неловкости епископа спасли явившиеся с подносами слуги. На одном из подносов стояло большое блюдо румяных окуней, на другом – бутыли с пивом. Бове воскликнул: «О, наконец-то!» – и капризным тоном велел немедля налить королеве Бланке вина, а его величеству – пива. Когда слуга, судя по тихой поступи и прилежно опущенным глазам, привыкший быть невидимкой, налил в королевский кубок пива, Луи взглянул ему в лицо и ласково сказал:
– Благодарю вас, вы очень любезны.
Бланка с нескрываемым удовольствием увидела, как по пухлым щекам епископа Бове разливается сперва пунцовый румянец, а затем восковая бледность. Откуда было ему знать, что Людовик всегда благодарит челядь за оказываемые услуги, и непременно при том обращается к слугам на «вы». Бланка долго пыталась отучить его от этой нелепой привычки, а потом махнула рукой – сын её временами бывал столь же упрям, как и она сама. В особенности это касалось его отношений со слугами. Как-то Бланка застала его идущим по заднему двору с коромыслом, переброшенным через широкие юношеские плечи. С концов коромысла свисали тяжёлые вёдра, до краёв полные водой, а следом за королём, спотыкаясь, торопливо бежал старый слуга, в ужасе умоляя его величество одуматься. Но его величество не одумался. «Он стар и слаб, я видел, он споткнулся и чуть не упал, пока тащил эти вёдра, – пояснил Луи матери, когда та потребовала объяснений. – А я как раз проходил мимо, ну отчего ж было и не помочь?» И она так и не смогла объяснить ему, отчего. Сумела лишь вырвать обещание (не клятву, потому что брат Жоффруа научил Луи, что клясться грешно), что он никогда больше не будет делать ничего подобного там, где его могут увидеть.
