– Может быть ты, молодой человек, нам что-то прочтешь? – обратилась хозяйка к возлежащему подле нее Приску. Вкусам Куки она явно не доверяла.
– Что именно? Катулла? Вергилия? Овидия? – спросил Приск небрежно. Он уже захмелел, в тоне его и в манерах нет-нет, да и проскальзывало высокомерие.
– Овидия… – попросила Майя-старшая. – Он жил здесь неподалеку, в Томах.
– Это пожалуйста.
Приск поднялся. Сделал глоток, улыбнулся Майе-младшей, подмигнул Кориолле и начал:
«Хоть в населенье страны перемешаны греки и геты,
Незамиренные все ж геты приметней в быту.
Много сарматского здесь и гетского люда увидишь –
Знай по просторам степным скачут туда и сюда.
Нет среди нет никого, кто с собой не имел бы колчана,
Лука и стрел с острием, смоченным ядом змеи.
Голос свиреп, угрюмо лицо – настоящие Марсы!
Ни бороды, ни усов не подстригает рука.
Долго ли рану нанесть? Постоянно их нож наготове –
Сбоку привесив, ножи каждый тут носит дикарь».
[33]– Да уж, – нахмурился Кандид, – таких дикарей тут полно. Выпьем за славу Рима! Принеси-ка мой ритон, Севт! – приказал он виночерпию. – Говорят, наш бог Вакх, которого местные называют Сабазием, родился в этих местах.
Севт исчез и тут же вернулся с серебряным сосудом в виде рога, увенчанным фигуркой коня. Приск оценил красоту работы – тончайшие каннелюры на самом ритоне, золотую инкрустацию на груди и голове серебряного скакуна. Пока виночерпий держал ритон, второй раб заливал в рог неразбавленное вино. На груди у серебряной коняжки имелось маленькое отверстие, и вино, пенясь, забило из него струей, едва виночерпий снял с отверстия палец.
– Пейте! – закричал Кандид, хлопая в ладоши. – Пейте все по очереди!
Первым подставил рот под пенную струю Приск, потом его сменил Кука. Так виночерпий обошел всех гостей, и каждый новобранец отведал пенного напитка.
– Что теперь? – спросил юнец Квинт, отирая лицо – похоже, ему в рот попало всего несколько капель. И еще, похоже, что неразбавленное вино он пил впервые в жизни.
– Теперь вы побратимы! – объявил ликса, считавший себя большим знатоком местных обрядов.
– Пьем по новой! – закричал Кука. – Чтобы быть вдвойне братьями!
Они выпили.
А потом еще. И еще. Крисп заснул прямо на ложе и принялся похрапывать.
После чего большой кусок происходящего выпал из памяти Приска.
Он только смутно помнил, как Кука сидел верхом на быке в перистиле, а сам Приск кормил быка паштетом, совал ложку в рот медной твари и говорил:
– Кушай, дорогой!
– Ужасно, но быки не едят паштет! – бормотал Квинт Марий, обхватив Приска за шею. – Нет, не едят.
– А что едят?
– Мед… вот… ик… мед…
Потом какая-то рабыня вела Приска в спальню, а он лапал ее за задницу, и девица повизгивала, изображая смущение. Кажется, она осталась. Или пришла другая? Приск ничего не видел – спальня была без окон. Лишь уловил запах приторных сладких духов, и ощутил, что рядом тело молодое и крепкое. На миг мелькнуло в памяти лицо Кориоллы. Но нет, эта была куда старше, пышнее в груди. И явно в утехах Венеры искусна.
* * *
Рано утром, поднявшись вместе с рабами, пока хозяева еще почивали, наскоро перекусив печеными в золе яйцами и хлебом, выпив горячей воды, замутненной местным вином, новобранцы покинули дом ликсы. Канаба еще только просыпалась, сновали рабы и женщины, таская воду из фонтанов, выплескивали помои да выбрасывали мусор в узкие стоки проложенной под мостовой клоаки, вовсю дымили печи в пекарнях, кое-где уже пахло свежим хлебом.
