В таверне у заспанного хозяина новобранцы забрали нехитрые пожитки и, перекинув тощие мешки за спины, направились к лагерю. Гостеприимный Кандид каждого снабдил узелком с хлебом и сыром да флягой с хиосским вином. К тому же в узелке у Куки лежал солидный окорок. Аромат можно было уловить даже сквозь плотную ткань.
– Эй, Кука, заверни окорок в свою грязную тунику, а то кто-нибудь из ветеранов учует запах ветчины и отнимет, – посоветовал Малыш.
– Ты не позволишь.
– Тогда отдай окорок мне.
– Как же! Ты его слопаешь!
– Весь даже я не смогу.
– К тебе кто приходил? – шепотом спросил Кука у Приска.
– Почем я знаю? В темноте не разглядишь, хороша ли девчонка.
– А со мной хозяйская дочь была, – похвастался Кука.
– Неужели? Может, просто похожа. На ощупь, – уточнил Приск.
– Вот, гляди! – Кука раскрыл ладонь.
Изящная золотая сережка в виде виноградной лозы лежала на ладони.
– Подарила или обронила? – спросил Приск.
– Сам догадайся! – засмеялся Кука. – А тебе что подарили? – обратился он к Молчуну. Этот парень и трех слов не сказал за все время их знакомства. Никто даже имени его не запомнил – Молчун, и все.
– Я бритву у цирюльника стащил, – сообщил Молчун.
– А я… у меня три раза… Венерин спазм… вот! – заявил вдруг Квинт.
Едва они подошли к воротам лагеря, как Квинта стало трясти так, будто было сейчас не лето, а февральские календы[34], у бедняги зуб на зуб не попадал.
– Ты чего? – спросил его в изумлении Кука.
– Н-не знаю, – выдавил тот, клацая зубами. – Н-никак не с-справиться.
Кука дал ему глотнуть из своей фляги.
Квинт выпил пару глотков, утерся ладонью.
– Вроде полегчало, – признался неуверенно.
Не сговариваясь, все остановились и поглядели на ворота.
– Ведь мы еще не давали присяги, так? – выдавил Квинт. – Если убежим, это не дезертирство.
Обращался он явно к Приску. Но тот лишь пожал плечами: сказать точно, могут они теперь удрать без последствий или нет, не мог даже он.
– Нас ведь записали, – напомнил Крисп. – Да мне и возвращаться некуда. Дом у отца теперь крошечный. Всем даже нет места, где спать.
– В легионе должны быть замечательные баллисты, – сказал вдруг Малыш.
– Ладно, переживем! – расхрабрился Кука и первым шагнул в ворота. – По-моему, нас встретили очень даже дружелюбно.
Начало лета 849 года от основания Рима. Эск. Нижняя Мезия
В этот раз лагерь встретил их недружелюбно даже по меркам Куки. Воплями встретил, истошными криками привязанного к столбу человека. Голый, он обвисал на веревках мешком. Центурия легионеров, выстроенная в два ряда по обе стороны столба, производила экзекуцию. Выйдя из строя, легионер наносил удар прутом по спине и, передав орудие пытки следующему, становился в шеренгу напротив. Судя по длине двух построений, парень на столбе получил уже ударов пятьдесят. Одни соратники щадили несчастного, замахиваясь только для вида, другие били так, что летели клочья кожи.
При каждом ударе парень выкрикивал:
– Это не я!
С десяток ветеранов, из тех, кто был освобожден от ежедневных трудов легиона, наблюдали за экзекуцией, оценивая удары и шансы парня получить все сполна или потерять сознание прежде.
Происходящим руководил центурион. Не Валенс – другой. Вид этого другого очень не понравился новобранцам, несмотря на то, что выглядел центурион потрясающе – в начищенной лорике[35], с серебряными фалерами[36] на груди, с алым поперечным гребнем на сверкающем шлеме. Был этот центурион мужчина зрелый, но еще совсем не старый, гораздо моложе Валенса, с виду самоуверенный и спесивый. Его темные, похожие на окатанную гальку глаза без блеска смотрели холодно, и с этим человеком не хотелось встречаться взглядом. С ним вообще не хотелось встречаться.
