Потом я еще долго стоял перед центром Жоржа Помпиду, с сигаретой, что осыпалась пеплом между землей и губами. Я выжил, но стал другим.
Мы вошли в зал. Мы волновались и оба это знали. Долгожданная большая выставка Марка Ротко собрала разношерстную публику. Сочетание цветовых пятен без четких границ, несколько прямоугольников действовали на всех по-разному. Кого-то холсты манили, люди с волнением входили в картины и выходили с другой стороны спустя долгое время. Другие испытывали любопытство временами попросту от того, что некоторые посетители входят в картины и там остаются.
– Пойдем! – послышалось рядом с нами. Это девушка обращалась к своему спутнику. Он стоял перед одним из полотен, немного приподняв руку.
– Подожди! Я, кажется, понимаю – ответил ей юноша. Потом резко опустил руку, повернулся к девушке и рассмеялся – Ты поверила?
– Не поверила! Пойдем!
Аня рассмеялась. На моем лице проскользнула улыбка, но мне было не смешно.
Нас ждал Ротко во внушительном количестве. Огромные цветастые полотна окутывали залы буйством красок. И мы принимали те мысли, которыми делился с нами художник.
Войдя в одну из картин и выйдя с другой ее стороны, мы сели на скамейку, которая освободилась буквально перед нами. Мы водили глазами по всему залу, уже бегло, но наслаждались от этого не менее вдумчиво. Аня положила ладонь на мою руку. Я ее перевернул, и открыл свою ладонь для крепкой хватки, в которой в тот же момент оказались наши руки.
– Мне хорошо с тобой! Хорошо от того, что мы можем вот так вот сидеть у Ротко в гостях. Хорошо от того, что он нам одинаково нравится – заговорила со мной Аня.
– Не одинаково. Мне тоже хорошо! – ответил я и заглянул ей в глаза.
– Одинаково! Ты так много знаешь! Ты молодец! – Аня прильнула головой к моему плечу и продолжила – Ты большой молодец! Молодец!
Она приподняла свою руку вместе с моей и стала легко ею покачивать вверх-вниз, слегка ударяя косточки моих фаланг об скамейку.
– Перестань. Нет предела для развития человека! – немного задиристо ответил я.
Аня перестала покачивать наши ладони, и они ненадолго приостановились, но я подхватил это действо – взял покачивание в свои руки.
– Перестань утверждать, что я лучше тебя понимаю Ротко, например. Это не так. Ты многому меня научила – продолжал я.
В этот момент я вспомнил о двери тайной комнаты, которая была приоткрыта и которую я закрыл. Закрыл, и сторожевой принял пароль. Меня бросило в жар, как от первого поцелуя. «Как от первого поцелуя» – подумал я.
Аня прикоснулась влажными губами к моим, отчего-то сухим.
– Что с тобой? У тебя такой вид, словно я тебя впервые поцеловала.
– Мне почему-то тоже так показалось – шепотом проговорил я.
И мы вновь поцеловались.
– Теперь второй поцелуй – снова прошептал я.
Мы сидели так некоторое время, периодически дурачась: легко толкали друг друга, щипались и игриво обменивались поцелуями – украдкой, пока нас никто не видит, пока окружающие нас люди увлеченно погружались в разные эмоции от цветовых прямоугольников Ротко.
Ребенок видит мир чистым. Он не боится чувств, он не знает, что их можно скрыть. Хороший поэт должен становиться ребенком в процессе созидания; временами он находится в наивной слепоте, но его мысли духовны и задиристо откровенны. Наверно, оттого люди и пишут друг другу стихи, когда влюблены: они испытывают одно из основных первородных чувств. Как дети, не задумываясь, тянутся к матери, так порой взрослый человек слепо следует любви.
