И более того, смерть завершает нашу жизнь, и только в смерти она завершена и выявлен ее полный смысл. Вспомните тех братьев, которые на колеснице оказались первыми, и мать выпрашивала у бога самую лучшую награду для них, и бог наградил их смертью, поскольку их жизнь полностью завершена славой, а дальше неизвестно, что будет[7]. Эта завершенность и, с другой стороны, дискретность, то есть отсутствие связи предшествующего с последующим, – все это лучше всего проглядывает через облик смерти. Такие понятия и являются предельными понятиями.
Обозначим здесь две самые интересные вещи. Во-первых, такой, я бы сказал, сумасшедший сдвиг мышления, поворот глаз: мир, казалось бы, тот же самый, что перед мифом, перед традиционным архаическим человеком (вы можете увидеть это по материалу первых греческих философов, включая Платона: сам язык у них полон знакомых архаическому человеку мифических, архаических образов, ассоциаций, представлений), предметы, казалось бы, те же самые, но на них иначе смотрят. Собственно, поэтому у Платона и появляется замечательный образ, которым он хочет пояснить, что такое мышление. Он говорит, что в общем-то все, что мы видим, не мышление. Мышление – это когда повернуты глаза души[8], то есть наши глаза, реальные глаза смотрят на то же самое, они те же самые, что у всех, но что-то можно увидеть, не обходя вокруг предмета и не глядя на него реальными глазами, а повернув глаза души. Этим образом «поворота глаз души» греки хотят обозначить то новое, что возникло и чему они со страстью предавались, то, что можно назвать «отвлеченным мышлением» (что и есть философия и из чего возникло так называемое научное мышление).
И второе обстоятельство – это проблема отличения философии от мифа, знаменитая проблема – от мифа к логосу[9]. Разные авторы по-разному проводят границу между мифом и логосом. Этот факт различного и всякий раз убедительного проведения границы говорит о том, что сама проблема ускользает и не поддается однозначному решению. Тем не менее каждому человеку дана способность интуитивно узнавать тексты, но когда мы пожелаем эксплицировать нашу интуицию – не получается. И вот через то, чего определить мы не можем, но что интуитивно понимаем, или воспринимаем, как философию, или философское явление, проходит довольно четкая нить. Связана она, конечно, с тем, что я назвал реальной философией (в отличие от теоретической философии или философии как учения о системах), философией, которая закодирована в некоторых условиях сознательной человеческой жизни (в той мере, в какой она реализуется как сознательная человеческая жизнь).
Для дальнейшего рассуждения я буду вводить философские понятия. Держите в голове четкое различие между, с одной стороны, чем-то, что упорядоченно, что воспроизводится под знаком формы в некотором устойчивом, гармоническом и цельном виде, а с другой – чем-то хаотичным, неопределенным, бесконечным, что подвержено распаду во времени, и приложите ко всему идею: то, что цельно и упорядоченно, не есть человек, не есть та человеческая жизнь, какую мы знаем (а мы знаем только обыденную, повседневную, эмпирическую жизнь). Я говорил, что в основе всех великих философий и религий лежит одна-единственная мысль: реально есть какая-то другая жизнь, более реальная, чем наша, есть что-то другое, что тоже живет, но живет иначе, чем мы, живет более осмысленно; это более высокая жизнь, и к ней можно прилагать слова: «священная», «святая», «жизнь в ином времени, в ином пространстве» и так далее.
