АРКАДИЙ КИРИЛЛОВИЧ. О, Вы опять с добычей. Поздравляю! И много интересного откопали, Николай Иванович? (просматривает стопку книг) Недурно. Завидую Вашему трудолюбию и неколебимому постоянству в верности книге… Давно похороненный идеал рыцарского служения книге и самоотречения аскетического.
НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ (устало останавливает). Болтаете.
АРКАДИЙ КИРИЛЛОВИЧ. А разве время не то, не аскетизма невольного? Жаль. Ошибка, что его не преподавали, как политграмоту, как обязательное условие победы над врагом заклятым.
НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ. Чтобы проповедовать, надо верить, хотя бы верить в преимущество старых проверенных помочей перед модными подвязками. Примерно Ваша мысль.
АРКАДИЙ КИРИЛЛОВИЧ. Сдаюсь. Вы умеете быть безжалостным.
ИЛЬИНИШНА (неодобрительно). Ишь, как запыхались, Николай Иванович, примите-ка валерьяновки.
НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ. Пожалуй, не надо. Лекарство – это яд. И не стоит его, право, баловать, само придёт в норму. Не в первый раз.
ИЛЬИНИШНА. Вера, сходи ко мне. Знаешь, где пузырёк.
Вера уходит.
АРКАДИЙ КИРИЛЛОВИЧ. Недавно был у знакомого врача. Насколько я понял его, теперешние эскулапы нашли средство от всех болезней сразу. Универсальнейшая панацея.
ЛИДИЯ ПЕТРОВНА. Новое лекарство.
АРКАДИЙ КИРИЛЛОВИЧ. Очень простое. Меньше ходить, больше есть.
НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ. Мрачно шутите.
АРКАДИЙ КИРИЛЛОВИЧ. Такова жизнь и, отчасти, мой характер.
ИЛЬИНИШНА. Говорите, вы говорите. А я не пойму, где начало, где конец?
Они смотрят друг на друга испытующе.
АРКАДИЙ КИРИЛЛОВИЧ (с желчью). Начало есть. Мне придётся продать свою коллекцию фарфора. Легче сердце вырвать. Тридцать восемь лет собирал! И тут валерьяновкой не поможешь… По крохам, статуэтку к статуэтке, вазу к вазе, блюдо к блюду. Севр, саксонский… Веджвуд… И вот ищу покупателя с понятием. Всё равно не уберечь! Обидно есть порционную овсянку и сою на фарфоре – это извращения не художественные.
НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ (сочувственно). Такую коллекцию!
АРКАДИЙ КИРИЛЛОВИЧ. Умереть из-за фарфора ещё глупее.
ЛИДИЯ ПЕТРОВНА (со вздохом). Адель Васильевна из девятого номера, помните? Она всё никак не могла расстаться с коврами и…
АРКАДИЙ КИРИЛЛОВИЧ. Видите. Моя мысль подкреплена жизненными примерами. А Вы неужто, Николай Иванович, предпочитаете сидеть, как старая девка на узле с приданым.
НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ (горько). К сожалению, не имею ценностей, пользующихся спросом на рынке, толкучке – кремней для зажигалок, жмыха, дуранды, сахарина и прочих суррогатов.
АРКАДИЙ КИРИЛЛОВИЧ, Да, эти вещи котируются почти по стоимости золота.
ИЛЬИНИШНА. Всякая сволочь всплыла, как при НЭПе.
НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ. Люди последнее сымают и отдают, чтобы выжить. Какие уж тут спекулянты?
ИЛЬИНИШНА. А кто покупает? Откуда продукты берут? Какие уж им оправдания. Греть руки на беде народной. Совесть у них выело.
НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ. И продавцы, и покупатели бывают разные… Одной шапкой всех не накроешь.
АРКАДИЙ КИРИЛЛОВИЧ. И когда грохочут пушки, совесть смолкает.
НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ. Совесть?
АРКАДИЙ КИРИЛЛОВИЧ. Интересно, чем бы занимались музы сейчас?
НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ. Думаете, спекуляцией?
Вера успела вернуться, приготовить валерьяновку. Она подаёт стакан с лекарством Николаю Ивановичу. Тот машинально его выпивает и только потом спохватывается, что он ведь отказывался от лекарства.
НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ. Спасибо… А ты сегодня, Верочка, выглядишь отлично… как роза.
ВЕРА. Шипы без лепестков.
