Под конец играть в «свинку» надоело. Дробя пихнул Ваньку в сугроб, плюхнулся сверху, на них насели остальные – и завертелась куча-мала! Тут уж не зевай, иначе снегом накормят и за шиворот натолкают со смехом да с прибауточками.
Пока носились друг за другом, время пролетело незаметно. Да и потемнело – из-за того что утренняя луна закатилась за высокое здание колхозной мастерской. Подошедший как всегда точно к открытию магазина дед Желтов, в когда-то белом, а теперь серо-рыжем, с подпалинами, полушубке с распахнутым воротом, в котором виднелся треугольник тельника, оповестил порядочно разросшуюся очередь из старушек да мальцов:
– Без пяти семь! – Он для убедительности вытащил карманные часы на длинной цепочке, ногтем постучал по крышке. – Наркомовские «котлы» не врут!
В Степновке дед Желтов слыл личностью легендарной. Во-первых, когда-то, еще при царе, он был матросом Балтийского флота, потому никогда не снимал тельняшки. «Моя душа! – хвастал дед, ударяя себя в полосатую костлявую грудь и заходясь в кашле. – Без моря мне не жить…» Последнее утверждение никем из односельчан не оспаривалось, ибо «карахтер» у деда Желтова был самый резкий. «Я матрос с «Авроры», вот этой рукой дергал спусковой шнур кормового орудия. Как вжахнули мы по Зимнему! Как понеслось!..»
Как-то один грамотей-старшеклассник попробовал поправить деда, мол, не из кормового орудия был дан сигнал к штурму Зимнего дворца, а из носового. Дед, взъерошив реденькую бороденку, умника тут же поставил на место: «А ты видал из какого? Начитались сталинской брехни… И чего вам только учителя в школе плетут?»
Вообще, про Сталина – разговор особый. Три года как минуло со смерти вождя, говорить об Иосифе Виссарионовиче в полный голос по старой памяти остерегались. В здешних краях детишек до сей поры стращали: «Неслух! Отдам бамовцу!» Да и то особенно не разорялись прилюдно. А деду Желтову все сходило с рук, он материл и поносил «отца народов» громогласно и витиевато, однако никакая милиция его не трогала. Да и стукачи уже хвосты поджали, особенно когда Хрущев Берию скинул в одночасье после кончины вождя. Ну ладно, упрячут деда за болтовню – а кто тогда будет крыши в селе стелить да ремонтировать? В кровельном деле равных ему было не сыскать, держался дед на покатой рисковой высоте действительно как матрос на палубе – цепко, несокрушимо. Ходил себе на кривоватых ножонках в сапогах-кирзачах по настланному шиферу или железным листам, словно приклеивался подошвами. На стропилах, как на корабельных реях, бывало, издалека виднелась его полосатая «матросская душа» – застиранная до общей мутной синевы тельняшка. Горланил дед на всю деревню:
И-эх, гуляй, гуляй, матросик!
Штормовали ране.
Если милка нынче бросит,
Утоплюсь в стакане.
Дед Желтов уверял, что лично встречал в Питере Сашу Черного и Александра Блока. «Приходили греться у костров, когда мы в караулах стояли да буржуйские мебеля жгли». Однажды в библиотеке Ванька был свидетелем того, как дед потребовал роман Загоскина «Юрий Милославский», на что библиотекарша Людмила Георгиевна в растерянности развела руками. А то Михаилом Арцыбашевым интересовался, посверкивая глазками и плотоядно похихикивая, чем привел библиотекаршу в немалое смущение.
В очереди за хлебом деда Желтова, вопреки всем обычаям, пропускали первым. Дед не чинился, брал строго кило «черняшки». Мы, дескать, «не барского звания, нам для пис-чеварения пользительней серый хлебушко – скуса в нем больше». Вот и теперь, как только забрякала внутри магазина проушина на двери, дед первым номером шагнул в отверстый проем, из которого повалил негустой пар, сдобренный сытным духом свежеиспеченного пшеничного хлеба. Пацаны закрутили носами, разбирая с завалинки свои сумки и пристраиваясь вплотную за очередными.
