Лешка предположил мечтательно:
– Может, хватит до нас белого?..
На что Кулдоха съязвил:
– Белого для смелого, а для тебя, ученого, котяха печеного.
Толян Дробухин, не говоря худого слова, натянул Кулдохе шапку на нос. Витька аж задохнулся. Борька Железниченко добавил под микитки, но не больно, а для порядка, чтобы не выставлялся. Все-таки Витька раньше пришел, чем они.
Головка очереди втянулась в дверь магазина, и людская череда, слабо пошевеливаясь, переваливаясь с ноги на ногу, притоптывая, постукивая валенок о валенок, ждала своего часа войти с мороза в нагретость сельповской торговой точки. Тут были тоже свои правила. Чтобы не настужать магазин, каждый хлопок двери выпускал и одновременно впускал по одному человеку.
Первым отоварился дед Желтов. Чего он там в магазине выступал – неизвестно, только выговориться до конца явно не сумел. Появившись на крыльце, он похлопал себя по оттопыренному отвороту полушубка. Грудь бугрилась – это он туда хлеб засовывал за неимением сумки, ибо жил дед бобылем и домашний скарб презирал со всей силой пролетария.
– Вот он, хлебушко! У сердца лежит, греется… И меня, старика, тож…
Оглядев пацанву да старушонок, дед продолжил речь, начатую в магазине. Выступать перед народом была его страсть. Он примял половчее треух на голове и воздел картинно руку, как Ленин на броневике.
– Односельчаны!.. Дорогие мои земляки!.. Стоите на морозе за хлебушком, пристыли… И-эх! Робятки… Отцы ваши, значить, ростят на полях бескрайних пшеничку да ячмень… В закорма Родины… А как пожрать – торчи в очереди. Будьте любезны!..
Дед крякнул, махнул поднятой рукой, словно обрубал невидимый канат, которым он временно пришвартовался к магазинному крыльцу, размашисто шагнул со ступеньки на утоптанный до глянца снег.
– Пища есть – будет и день, – завершил он загадочно и, как всегда, замысловато. И растворился в окончательно потемневшем морозном утре.
Если приходить за час до открытия, как делал обычно Ванька, то сюда добавлялся еще час на стояние в очереди. Конечно, можно пораньше заявиться, но все равно колхозных не опередишь. Они рядом живут, в случае чего можно домой сбегать для обогрева, сказавшись занятым неотложным делом по хозяйству, вроде того, что дров в печку подбросить или там чугунок с картохой убрать с огня. Так что терпеть оставалось да ждать, пока войдешь наконец вовнутрь «сельпушки». Там очередь жалась еще теснее: обиды в том не было, а вот некая забота об оставшихся на морозе усматривалась. Сами только что оттуда, с продува да леденящей сутемени.
Наконец настал момент, когда на низенькое крыльцо перед входной дверью шагнул Лешка, за ним и Ванькин черед приспел. Немного погодя таким же порядком оба дружка попали в нутро магазина. Яркий свет лампы-сотки резанул по глазам. Приятно охватило хлебным парным теплом.
Клавка-продавщица орудовала гирьками, кромсала буханки громадным ножом, а то прибрасывала на тарелку весов кусочки хлеба – когда буханка не вытягивала на требуемый отпускной килограмм. Эти-то довески и являлись законной добычей всех гонцов за хлебом. Главное было – принести в целости буханку. Хуже, если хлебный кирпич тянул свыше килограмма – вот тогда-то и пускала Клавка в дело свой безжалостный «мессер». На уроках немецкого языка мальчишки уже узнали, что так у немцев называется нож. От минувшей Великой Отечественной войны их отделял как раз отрезок их еще коротеньких жизней.
