Никто этого не сделал, поскольку большинство из них даже не знали точно, кто был их отцом. Вскоре пришли к выводу, что любой исход лучше, чем умирать от жажды на этом ужасном пляже.
На следующее утро Леон Боканегра спустился к подножию дюны, куда его встретил гордый всадник.
– Дай нам воды, и завтра мы сдадимся, – сказал он.
Бедуин указал на точку на юге, где виднелись тёмные скалы.
– Там найдёте воду, – ответил он. – Уходите от корабля, и завтра мы вас заберём.
– Никто не погибнет?
– Зачем нам мёртвые? – был честный ответ. – За них никто не платит. – Казалось, под тёмной вуалью, скрывавшей его лицо, он улыбался. – У тебя моё слово, – заключил он. – Слово ргибата.
Он ударил по шее своей лошади босой ногой и направился в лагерь, в то время как Леон Боканегра возвращался, осознавая горький привкус, который будет сопровождать его до конца жизни. Он был достаточно умен, чтобы понять, что с того момента, как они углубятся в огромный континент, все будет кончено.
Пытаться скрыть свою горечь оказалось бесполезным, и его мрачное настроение передалось всем остальным. Подняв на плечи свои скромные пожитки, они последовали за ним печальной процессией к темным скалам, где их ждали бурдюки из козьей кожи, из которых сочилась горячая, грязная и вонючая вода, едва утоляющая жажду.
– Это цена нашей свободы? – спросил каталонец, который едва не вырвал, когда попробовал эту воду. – Эта мерзость?
– Эта мерзость – грань между жизнью и смертью, – заметил ему Боканегра. – Нам предлагают не свободу в обмен на воду, а свободу в обмен на жизнь.
– Ну, я не собираюсь это принимать, – спокойно ответил юноша. – Я работал, как мул, с тех пор как себя помню, надеясь на лучшую судьбу по ту сторону океана, и я не собираюсь довольствоваться ролью раба до конца своих дней. – Легким движением он попрощался. – Удачи всем!
Он медленно направился к берегу, снял одежду, аккуратно сложил ее на камне и бросился в первую волну, чтобы спустя мгновение вынырнуть и начать плыть в море с видимой легкостью.
– Он что, сошел с ума? – спросил чей-то голос.
– Возможно, он единственный, кто остался в своем уме, – ответил другой. – И, возможно, скоро мы будем скучать по морю, в котором можно утонуть в покое.
Они молча и с уважением наблюдали, как решительный пловец превращался в точку, исчезавшую за волнами. Вскоре он поднял руку, будто желая в последний раз попрощаться с миром, прежде чем исчезнуть под водой.
– Один! – пробормотал хрипло Эметерио Падрон.
– Что ты делаешь, черт возьми? – резко спросил первый штурман, угрюмый и часто задиристый португалец. – С каких это пор ты считаешь мертвых?
– С тех пор, как стало кого считать, – был резкий ответ. – Мне любопытно, сколько из нас выстоит через год.
– Иди к черту!
Канарец широким жестом указал на все вокруг.
– Разве мы уже не высадились в нем? – спросил он.
Они чуть не подрались, и только присутствие капитана, который с мягкой решительностью развел их в стороны, предотвратило это.
– Спокойно! – попросил он. – Нас ждут времена, когда наша единственная надежда на спасение будет заключаться в единстве и товариществе. Судьба распорядилась так, что мы вместе в этом, и вместе должны идти до последнего дыхания.
– Есть только один способ этого добиться, – вмешался первый помощник, Диего Кабрера.
– Какой?
– Нам нужно оставаться экипажем, а ты должен продолжать быть нашим капитаном.
