– Отдыхайте, ребята, – сказал капитан и направился в свою каюту.
Мортусян подошел к Санти, перегнулся через спинку его кресла, выплюнул абрикосовую косточку:
– Мне смыться?
– Как знаешь.
– Развлекаешься с девочками?
– И другим советую.
Мортусян как-то неопределенно хмыкнул, нежно погладил Санти по голове:
– Ну-ну, паинька, – и тоже направился к себе.
Паола с чашечкой на подносе впорхнула в салон. Увидела Санти. Одного только Санти. Значит, снова до утра…
И – приветливым тоном хорошо вышколенной стюардессы:
– Кофе, мистер Стрейнджер… – и запнулась: между ними был синтериклон. Такой промах для опытной стюардессы…
Она так и стояла, мучительно краснея все больше и больше, хотя давно уже могло показаться, что дальше – уже некуда; но особенностью Паолы было то, что она умудрялась краснеть практически беспредельно. И эта глупая, ненужная чашка в руках…
– Бог с ним, с кофе, – ласково проговорил Санти, поднимаясь. Он подошел к перегородке и прижался к ней щекой. Перегородка была чуть теплая. – Мисс Паола, вы скоро вернетесь на Землю?
Паола подняла на него глаза и не ответила. Санти засмеялся:
– Держу пари, что я таки добился того, что вы считаете меня самым навязчивым из всех ослов. Ну ладно. Чтобы доказать обратное и заслужить вашу дружбу, открою вам один секрет: если вы хотите завоевать симпатии мистера Мортусяна – пошлите ему в каюту целую гору сластей. Знали бы вы, какой он лакомка! Это верно так же, как и то, что капитан любит только одну вещь: легкие вирджинские сигареты.
– Но у нас на станции никто не курит… – Паола растерянно оглянулась по сторонам.
Господи, какая дура!
– К счастью, в моем личном саквояже вы можете их отыскать. Пошлите на корабль «гнома», как только закончится дезактивация и дезинфекция.
– Я не имею права…
– О, разумеется, разумеется… – Санти чуть заметно усмехнулся: не пройдет и трех минут, как «гном» поползет на корабль за сигаретами. Ну что же, начинать надо с малого. – А жаль! – добавил он вслух.
Паола улыбнулась дежурной улыбкой стюардессы:
– Пойду поищу чего-нибудь для мистера Мортусяна…
Санти проводил ее взглядом, вытянулся в кресле, закинув руки за голову, негромко прочитал:
Сладко, когда на просторах морских разыграются ветры,
С твердой земли наблюдать за бедою, постигшей другого…
Дэниел закрыл за собой дверь каюты, устало опустился на край койки. Ну что, капитан, где твое хваленое ТО, ради чего ты живешь именно так, как сейчас живешь, и не стоит жить иначе?
Раньше оно, пожалуй, было ближе, достижимее. А сейчас оно где-то рядом, но невидимо и неощутимо, как грань между будущим и прошедшим. Увлекательная это игра – ловить настоящее. Хотя бы – ощущение. Кажется, что оно вполне реально, но когда стараешься подстеречь его – оно становится всего лишь ожиданием; оно приходит, спешишь зафиксировать его в памяти – а оно уже там, потому что оно стало воспоминанием. И так всегда и во всем его настоящее распадалось на прошедшее и будущее, ускользало, и вся жизнь, если смотреть на нее с точки зрения разложения бытия на две эти иррациональные составляющие, расползалась, расплывалась, теряла привычные контуры, и в мерцании равновероятных правд и неправд рождалось желание совершать что-то недопустимое, невероятное; ведь не все ли равно было, что делать, если не успеваешь осмыслить каждый миг – а он уже перелетел грань будущего и прошедшего.
Это стремление и привело его к Себастьяну Неро, и тогда жизнь стала действительно таинственной и желанной, и была она такой до конца прошлого рейса, пока снова не появилось недоуменное, тревожное смятенье – а есть ли во всем этом ТО, ради чего вообще стоит жить?
