Сначала он думал, что ТО – это ожидание полета. Но ожидания не было, была переполненная формальностями суета проверки и отладки двигателей. А потом компания погнала «Бригантину» раньше расписания, и он даже не успел как следует познакомиться со вторым пилотом. Потом был полет туда – нудная канитель с вышедшими из управления супраторами, и бормотанье Мортусяна, и лучезарные улыбки Санти. И в этом уж никак не могло быть ничего святого. И погрузка над Ганимедом, истерический вой в фонах, роботы-грузчики, бесконечные контейнеры и «быстрее, быстрее» – из экспортного управления с Земли.
И вот самое интересное – «Арамис», где наконец он мог в полной мере быть «джентльменом космоса», непроницаемым и безупречным.
Но опять не было ощущения того, что вот именно сейчас и наступило ТО, ради чего живешь именно так, как живешь, и не стоит жить иначе.
«А, к чертям, – безнадежно подумал Дэниел, – пока я – первый пилот нашего флота, и я независим, и счет в банке, – лет десять сносной жизни, а потом… час общественного труда и гарантия, что не умрешь голодной смертью».
За дверью послышались легкие шаги, хлопнула соседняя дверь. О’Брайн потянулся и включил экран внутреннего фона. Каюта второго пилота. Ага, Санти уже делится впечатлениями с Мортусяном.
– Ну и как? – послышался жабий голос Пино.
– Как и должно быть, – скромно ответил Санти.
– А как тебе мадам?
– Бр-р-р… мечта пьяного Делакруа. Марокканская лошадь.
– А мамаша?
– Сами русские о таких говорят «чуч-мэк»…
– Мистер Стрейнджер! – Дэниел почувствовал, что необходимо немедленно вмешаться. – Я попросил бы вас на будущее – как и вас, Пино, – не устраивать в салоне патриотических дискуссий.
– Бога ради, капитан, разве был серьезный разговор? – Санти поднял ангельские глазки на экран Дэниела. – Мне казалось, что я только исправляю нашу общую бестактность, стараясь привлечь к беседе мисс Паолу.
Дэниел побледнел. Еще никто не смел с такой бесцеремонностью указывать ему на то, как следует вести себя за общим столом.
– И попрошу вас внимательнее следить за своей речью, – словно не расслышав ответа Санти, продолжал капитан. – Слова «чуч-мэк» нет в русском языке.
– Прошу прощенья, капитан, – живо возразил Санти, – это жаргонное выражение, вышедшее из употребления в конце двадцатого столетья. Оно встречается у очень немногих авторов.
– Не слишком ли хорошо вы знаете русский, мой мальчик?
Санти вскинул руку – отключил фон Мортусяна.
– Язык врагов нужно знать так же хорошо, как свой собственный, – негромко проговорил он. – И даже лучше.
– Вы с ума сошли. Вы же на…
– В каютах пассажиров нет наблюдательной аппаратуры.
– Вы уверены?
Санти шагнул вперед, так что губы его очутились у самого экрана и зеленоватое стекло подернулось легкой дымкой дыханья. И еще он засмеялся, так откровенно и высокомерно, как только он один позволял это себе по отношению к О’Брайну.
– Я это просто знаю, капитан. Они создавали эти станции, дьявольски уверенные в том, что только они будут здесь хозяевами. Себя им не нужно было контролировать. А мы – только пока. Мы – потенциальная часть их самих. Мы – хорошие парни, только по недомыслию не понимающие, что рано или поздно мы будем обречены на ту рабскую уравниловку народов, которую они считают светлым будущим человечества. А мы не хотим! И не позволим! Мы – это не вы, капитан. И не этот застенчивый висельник Мортусян, которого мистер Неро – да-да, собственноручно Себастьян Неро – вытащил из мельбурнской тюрьмы и засунул на наш корабль. Ах, вы этого не знаете! Естественно, ведь вам на все плевать. Да не возражайте, капитан, нас ведь никто не слышит, и престиж «джентльмена космоса» не пострадает от того, что я вам скажу. Мы будем драться за тот путь, который мы сами выберем. И может быть, нам придется уничтожить тех, кто стоит на дороге. А те, которым плевать на все, – они тоже стоят. А нам нужно, чтобы с нами вместе шли. Бежали. Дрались. Но не стояли. Мы…
