Лепота - страница 5
Как бабочки-капустницы,
Стреляют угольки.
Столбы гудят коленями
В угоду январю.
На лавочке в правлении
Я с конюхом курю,
Дым в копны образуется.
А конюх – мировой,
Опять интересуется
Тревогой мировой.
Галдит он мне настойчиво,
Хоть сам не без греха,
Что кой-кого бы стоило
Зачислить в конюха…
В окне сирень сутулится,
Сугробы, как воза,
У запустелой улицы
Прорезались глаза.
Метель заколобродила,
Швыряет в ставни снег…
А я на милой родине
Хороший человек.
«Этот ветер сорвался с цепи…»
Этот ветер сорвался с цепи,
Колесом прошмыгнул по округе!
И теперь на березе сопит,
Содрогаясь от страстной натуги.
Этот ветер, шатун и нахал,
На шарнирах кружит, на резинке.
Облака по краям распихал,
Не пролив ни единой слезинки.
Воробьев шуганул со стрехи,
На плетне опрокинул махотки,
И за все продувные грехи
Не попал в милицейские сводки.
Засучив по плеча рукава,
В ус не дует свистун всепогодный,
Не качает впустую права,
Потому что он ветер природный.
В зимний час
Когда умрет пурга и снег вразброс уляжется,
У худенькой реки и заспанных прудов
Согбенные талы под свежей снежной
тяжестью
Кряхтят, как старики под тяжестью годов.
Талы в свой добрый час
гвардейски распрямятся,
И распушит камыш седые кивера.
А где уж мне теперь за юностью гоняться? —
О прожитом своем подумывать пора.
Талы, камыш, трава соседствуют, как дети,
Я в силах их убить, навек искореня.
Меня же, может быть, лишь родич по планете
Отважится убить. Забавная родня!
И света нет того, и вряд ли есть похожий,
Вслепую ищем мы добро и благодать.
Пускай хоть каждый день
мороз дерет по коже,
А больше жизни нам и нечего желать.
Я снег тугой топчу, он под ногой играет,
Я прорубь колочу на тулове реки.
И снова тишина. Природа замирает…
И мудрые кряхтят под снегом тальники.
«Коль однажды в полночи подлунной…»
Коль однажды в полночи подлунной
Веки мне прикроет горицвет,
Говорите: – Помер забурунный
Стороны запущенной поэт.
На язык несдержанный от роду,
Равнодушный к скорбному труду,
Он с одной лишь матушкой-природой
Жил без брани в радостном ладу.
Дождик лил —
он плакал без утайки,
День сиял – смеялся что есть сил,
Про себя двусмысленные байки
По шалманам шустро разносил.
Перейдя и разума границу,
Слыть желал подобным соловью
И предпочитал заре – зарницу,
Грому – золотую молонью!
Он любил – не к ночи будь помянут! —
Но имел язвительный изъян:
Ежели был чувственно обманут,
Отвечал обманом на обман.
А в итоге голову повесил
И, впадая в умственный кисель,
До того в сердцах накуролесил,
Что застряла жизни карусель.
Кем он был – иной не воспомянет,
Лишь с улыбкой лоб перекрестит,
Но когда пред Господом предстанет,
Тот его понятливо простит.
Лишь за то, что грешник сей воочью
В чумовой житейской шелухе
Никому не льстил и не морочил
Душу покаяньем во грехе.
«Сколь тоске ни поддаваться…»
Сколь тоске ни поддаваться,
Я смиренно пообвык —
Стал я часто обираться,
Как пред смертушкой старик.
Пальцы хрусткие ломаю,
Из пустого пью корца,
Крошки зряшно обираю
С побледневшего лица.
Знать, не зря в ночи безгласной,
Чтоб душой не осерчал,
Мне с жердины телеграфной
Трижды филин прокричал.
Федору Сухову
Я пил бы мед и вашими устами,
И вашей грустью сердце бы лечил,
Когда б оно застыло в ледоставе,
Когда бы мед полынью не горчил.
Но все равно в мурашковом затишье
Я слышал сам, растерянно сперва,
Как роем градин прядают по крыше
Похожие книги
