Попытки продажных писак унизить и умалить его род Пушкин ощущал не только как сословное, но и как национальное себе оскорбление, ибо Россию в правительстве Николая I представляли Нессельроде и Бенкендорфы, Клейнмихели и Сухозанеты, Дубельты и Адлерберги. И в своем стихотворении Лермонтов напоминает дворцовой клике о способах ее возвышения и о ее безродном происхождении. А кроме того, в стихотворении прозвучал протест человека, оскорбленного и в своем национальном достоинстве, – чужеземец убил Пушкина, проходимцы и чужестранцы подстрекали его.
Не только почитатели Пушкина поняли этот смысл лермонтовского стихотворения. Эти строки поняли те, кто ободрял Дантеса. Они узнали себя – графы Орловы и Бобринские, Воронцовы и Завадовские, князья Барятинские и Васильчиковы, бароны Энгельгардты и Фредериксы.
Узнали и поняли, чем угрожает им Лермонтов!
Вот почему такое значение приобретает вопрос, возникший снова несколько лет назад, как печатать строки:
Но есть, есть божий суд, наперсники разврата,
Есть грозный судия: он ждет; —
или:
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет; —
ибо вслед за словами «божий суд» «грозный судия» невольно ассоциируется с «судией небесным». А
…есть и божий суд…
Есть грозный суд… —
предполагает другое понимание – понимание в том смысле, в каком употреблялась поговорка «глас народа – глас божий» и который становится окончательно ясным из предпоследней строки:
И вы не смоете всей вашей черной кровью…
О чем говорит тут Лермонтов? О муках ада, где, по церковным представлениям, грешники горят в вечном огне?
Нет, он говорит не об огне, – он говорит о кровопролитии. А между адом и кровью нет никакой связи. И Лермонтов собирается сказать не о том, что гонителей Пушкина ждет кара «на том свете», он говорит о грядущем суде истории, о народной расправе, о революции, о часе, когда польется черная кровь убийц! Вдумайтесь: бог будет карать палачей свободы? В этом нет никакого смысла! В стихах другой смысл: убийц Пушкина покарает народ! Что же? – Лермонтов, давно уже угрожавший царям земным судом («Есть суд земной и для царей»), предрекавший их гибель («Погибнет ваш тиран, как все тираны погибали») в стихах, где с такой конкретностью говорится о жадной толпе придворных искателей, окруживших императорский трон, от прямых угроз перейдет к напоминанию о наказании загробном? Нет! Это редактор П. А. Ефремов в 1873 году предложил чтение «судия», сославшись ошибочно на письмо однокашника Лермонтова по юнкерской школе А.М.Меринского, видевшего автограф, тогда как в письме Меринского к Ефремову никаких указаний насчет «судии» нет[17].
Совсем не так понимали эти строки современники Лермонтова. Приятель поэта Павел Гвоздев, юнкер, сочинивший «Ответ М. Ю. Лермонтову на его стихи «Смерть Поэта» вскоре после гибели Пушкина – 22 февраля 1837 года – писал:
Не ты ль сказал: «есть грозный суд!»
И этот суд – есть суд потомства
[18].
«Суд потомства», восстание, революция… Толкование этих строк могло быть только одно. И Николай I с Бенкендорфом именно так их и поняли.
«Бесстыдное вольнодумство, более чем преступное», – написал про эти стихи шеф жандармов. «Приятные стихи, нечего сказать, – отвечал ему император. – …Пока что я велел старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он; а затем мы поступим с ним согласно закону»
