Георгий Ландрин со временем открыл магазины и кондитерские, где продавали печенье, бисквиты, шоколад, конфеты, но главное лакомство – разноцветные леденцы, которые народ стал называть просто ландрином.
– Надо же, я не знал, – удивился Яшка и вдруг озорно пропел где-то услышанную частушку:
С чем сравню я ваши глазки?
Положительно с ничем,
Не могу сравнить их даже
С ландрином и монпансьем!
– Ага, Олины глазки лучше! – согласился Лёша и лукаво улыбнулся.
Яшка задохнулся от возмущения и стал пунцовым, точь-в-точь как помидор.
– Лёшка, прибью! Совсем от рук отбился, негодяй, болтаешь, что вздумается!
– Не прибьёшь, я убегу.
– Я мамке расскажу про порванные штаны, – ехидно пообещал Яшка.
– Эва! Она их третьего дня в чулане нашла. И меня даже не побила, только поругала чуток.
– Ничего-ничего, я на тебя найду управу… А ну, слазь с повозки и иди пешком!
– Пешком? До деревни далеко, я устану… – стал канючить Лёша.
И брат, немного поломавшись и позволив себя поуговаривать, сменил гнев на милость.
***
Лёшка восхищённо смотрел, закинув голову, на чёрное ночное небо, усыпанное тысячами мерцающих точек.
– Ох, сколько звёзд! Посмотри, Лёнька, как будто горох рассыпали.
– Эге, как горох, – поддакнул дружок, – или ландрин.
– Ну звёзды и звёзды, эка невидаль, – скривился Кирька, – чего особенного?
Он прибился к компании ребят случайно (не очень-то жаловали Кирьку деревенские мальчишки) и сейчас старался урвать хоть каплю внимания.
Яшка засопел и сердито зыркнул.
– Для тебя, может, и невидаль, а для нас – красиво.
Лёша пропустил обидные слова Кирьки мимо ушей.
– Эвон Большая Медведица… та, что на ковш похожа, нам Антонина Ивановна рассказывала…
Ребята сидели тесным кружком вокруг костра, изредка подбрасывали в огонь хворост. Неподалёку паслись стреноженные лошади, почти невидимые в темноте, их выдавало только фырканье и негромкое ржание.
Недалеко заблеяла коза Милка, Яшка услышал, усмехнулся:
– Колька, ты зачем козу в ночное притащил?
– Она сама захотела, – стал оправдываться Мелкий, – я вывел Иргиза, а Милка запор открыла – и за нами. Не прогонять же.
Иргизом звали коммунарского коня, правдами и неправдами выпрошенного председателем у начальства.
– Ладно, пусть пасётся… не мешает.
Кирька покопался в кармане и достал жестяную коробочку с выпуклыми буквами: «Г. Ландринъ», открыл крышку, поддев её ногтем; запахло лимоном и ещё чем-то сладким, ягодным. Ребята во все глаза смотрели на это чудо, разинув рты.
– Берите, – щедро предложил Кирька.
Они потянулись к коробочке, скромно взяв по одной конфетке. Не каждый день Кирьян бывает таким добрым, грех отказываться, тем более, что леденцами мальчишки не лакомились ой как давненько!
У-у-у… Уху-ху-ху-у-у… – протяжно заухала совсем близко сова. Лёньке стало страшно, и он невольно придвинулся ближе к соседу.
– Говорят, увидеть сову ночью – плохо, это к несчастью, а днём – ещё хуже, – заметил Петька, вихрастый долговязый мальчишка.
– Дак то увидеть, а мы разве видели? Мы только слышали.
– В прошлом годе пасли лошадей в ночном, – снова сказал Петька, – сидим возле костра, котелок на рогатины повесили, чай кипятим… И вдруг сова заухала. А потом у одного парнишки сестрёнка померла.
– У какого парнишки?
– Васьки Нестеренки из Окунёвки.
– Не знаю такого… А сова чем виновата? Может, его сестра болела, – не поверил Яшка.
– Ну и что? Ведь померла же.
– А собака забрешет – тоже повинна будет?
