Лети за вихрем - страница 16

Тут уж пришел черед мне вздохнуть. Сирые, значит, да убогие: то Зденек дурковатый, то цыганенок-бродяжка. Жалеет их, ясно дело. А меня чего жалеть, чего со мной говорить?

– Франтишек вот даже и не знаю, понимал ли, что ему говорят, – Зденек подлил масла в огонь моих сомнений, – самого-то его словам так и не выучили, мать родная его боялась, когда он, бывало, волком выть начинал и на стены бросаться. А молодой барин, тогда мальчонка совсем, с ним дни напролет просиживал, книжки ему какие-то показывал… Нас подзывал, объяснял дураку, где кто. Три года так с ним провозился. Когда Франтишек занемог, – доктора из города к нему звать велел, от кровати его не отходил… А когда помер Франтишек, – молодой барин три дня ни спать, ни есть не мог и потом долго еще убивался. «Умный он был, – говорит, а у самого тоска такая в глазах, что самому выть охота. – Зверей понимал, мысли ваши слышал, пальцами видеть мог, луне подпевал… Полнолуние его с ума сводило, оно в нем кровь и заперло. Знаешь, когда он умирал, – со мной даже не прощался, чтобы не огорчить меня»…

Голос парня странно изменился – наверняка от сдерживаемых слез. На ту пору у меня самой глаза были на мокром месте. Даже взрослому и сильному мудрено быть добрым: сытый голодного не разумеет, богач бедняка. А молодой граф, выходит, добрым и родился.

– Сама посуди, малая, – Зденек посмотрел на меня, и глаза его теперь были не тусклыми, как обычно, а чуть ли не светились. – Может обычный человек так-то? Может так, как он, простой малец несмышленый? Я тогда вовсе дурной был, половины не понимал… А кабы не он, – то был бы я и посейчас полный дурак!.. Вот он и со всеми такой. Ни в нашей деревне, ни в Подзамцах никто не голодает – ни вдовы, ни убогие, никто, – а все его щедротами…. А видела бы ты, как он Богу молится. Эх, что говорить, словно с самим Господом разговаривает… А то идёшь, бывало, с ним куда-нибудь, а он вдруг остановится, замрет – и словно слушает что-то. А потом скажет, – и будто небо его устами глаголет. Святой он… Святой Господень… Теперь поняла меня, Кветка? Кто его такого на земле удержит, если он Господу на небе понадобится? Я вот бы тоже рад, чтобы он подольше с нами был… Да знаю только, что не все нам, грешным. Ступай, Кветка. Заходи, если надо, я тебе рад буду, а вот чтоб с барином говорить… И не проси даже.

Зденек опустил голову, привычно сгорбился и своей неровной косолапой походкой потопал прочь. Я смотрела вслед и не знала даже, что и сказать… Ладно, и барин у нас святой, и дурак у нас вовсе умный, но что же мне, сидеть и сложивши руки ждать, пока доброго господина Бог приберет?

– Зденек, – сказала я ему вслед. – Ну как же так? Меня бабка учила: на Бога надейся, а сам не плошай. Господь потом с нас же ответа спросит: почто не сберегли? Потому и беды посылаю, что грех на вас. Люди своего святого беречь должны: я вот берегу, а ты как же?..

Парень резко обернулся. Господи Иисусе, он стал как был – дурак дураком! Лицо его аж затряслось от злости, глаза снова скосились к переносице.

– Собой хвалишься, ведьмино отродье? – выдохнул Зденек. – А ты не хвались, а Богу молись! Брат мой святой, а я при нем пес верный: на пороге лягу, тебя не впущу!

– И не пускай, сама пойду! – от досады я тоже разъярилась: я-то не святая, мне можно. – Пока ты, сукин сын, на пороге храпишь!

Зденек проревел что-то вовсе не разделяющееся на слова, шагнул ко мне… Потом остановился, его кулаки разжались.