Эмилия была любимой дочерью Льва Неваховича, еврейского откупщика табака из Варшавы в ту пору, когда на пачках сигарет еще не было ханжеских предупреждений Министерства здравоохранения. При императоре Александре Ι Лев Невахович принял лютеранство и лютеранами воспитывал своих детей. Однажды на вечернем спектакле Варшавского театра к нему подошел человек в черном и шепнул, что на его дом готовится покушение. Шел 1830-ый год, назревало злополучное польское восстание, стоившее Польше конституции.
Неваховичу не надо было повторять дважды. Вернувшись из театра, он собрал в баул самое ценное, посадил в карету жену и детей, и кони-звери понесли их в Северную столицу Российской империи.
Табаком он больше не торговал: состояние к тому времени он уже сколотил приличное, что и позволило ему посвятить себя переводам немецких философов и созданию альбома карикатур «Ералашъ»>6. Это открыло ему двери литературных салонов, где бывали такие светила как Александр Сергеевич Пушкин, Иван Андреевич Крылов, и приобщило к миру изящной словесности.
Таким образом, обращаясь на балу к дочери Льва Неваховича, Пушкин обращался не к незнакомке. Брат ее служил гвардейским офицером вместе с Ильей Ивановичем Мечниковым. В доме Эмилию звали Милочкой и любили за чуткость, живой ум и чудные, темные, немного жертвенные, как это обычно бывает у сестер Суламифи, глаза.
После свадьбы Эмилия Львовна и Иван Ильич несколько лет, пока позволяло состояние, жили на берегах Невы; здесь родились сыновья Иван – в честь деда по отцу – и Лев – в честь деда по матери. Как две капли воды, оба брата были похожи на мать. Недаром у потомков древних латинян есть поговорка: i maschi maternizzano (мальчики в мать (ит.), а у иудеев национальность считается по матери. И в этом есть резон, обоснованный опять же древними римлянами: «Mater semper est certa» (мать всегда известна точно (лат.)
Но к своему удивлению, супруги захваченные вихрем балов и раутов, в один прекрасный день обнаружили, что табачное приданое имеет свойство развеиваться, как дым сигарет, на которых оно было сколочено. Пришлось вспомнить о родовом имении Ильи Ивановича, затерявшемся на юго-востоке империи в Харьковской губернии «очень глухого» Купянского уезда. «Некоторые из тамошних жителей уверяли, будто, дойдя до их уезда, почта не шла уже дальше: некуда было. Не то, чтобы свет кончался за этим уездом: но за ним начинался такой свет, с которым почте ровно нечего было и делать». Одно утешение – климат там мягче и теплее, чем на сквозняках Финского залива.
Ваня и Лев, были оставлены на учебу в Петербурге, а Илья Иванович с их младшей сестрой, матерью, своим братом Дмитрием Ивановичем и теткой жены отбыл на тучные малоросские хлеба и свежее сало в Ивановку.
Деревня с ее благодатным воздухом, свежими, продуктами и мягким климатом подействовала на супругов так, что вскоре у них родился сын, названный Николаем, верно и бесспорно, в честь достославного Спотаря Милешту. Супруги решили, что сие – достойный финал в деле продолжения рода и долг свой перед предками они выполнили. Но Бог распорядился по-своему, и 3 мая 1845 года послал им еще одного мальчика, названного теперь уж, когда весь арсенал имен предков был исчерпан, в честь отца, Ильей. Он-то и принесет роду Мечниковых наибольшую – всемирную славу.
Так пролетели четыре года. Старый дом окончательно пришел в упадок. И решено было возводить новый, на другом конце Ивановки, именовавшемся Панасовкой. А кто строители? Конечно, свои крепостные селяне, иными словами, рабы. Отношение к ним со стороны хозяев вполне сносное, если не считать, что девок за иную провинность таскали за косы и били по щекам, сама Эмилия Львовна не гнушалась собственноручно приложиться; и Дмитрий Иванович случалось угощал лакея Петрушку зуботычиной за беспросветное пьянство.
