Побеседовал с другом, – наконец сказал он. – Классный мужик, такой родной… минут двадцать меня слушал. Сопереживает он мне. Поражается моей стойкости и делает вид, что не чувствует, как ему я завидую. Тебе, мать, чего?
Давай водки, – сказала Татьяна Васильевна. – Мне неполную. Иначе курантов я не дождусь.
Напирая на неполные, ты точно не дождешься, – проворчал Валентин Сергеевич. – Ты пей, не тревожься: бой курантов тебя не разбудит, а я разбужу. Не подведу тебя, мать. Как только они начнут бить, я тебя растолкаю, и самое главное мы не пропустим. Встретим Новый Год всей семьей. Значит, тебе водки, и мне водки… тебе сока?
Я лучше шампанского, – ответил Георгий.
Тебе и шампанское ни к чему. Удовольствия от одного фужера немного, а последствия… учитывая твои особенности. Пожалуйста, я тебе налью, но к водке не прикасайся. Даже если я напьюсь и не смогу тебя контроливать.
Ты сегодня напьешься? – спросил Георгий.
А ты как думаешь? – возмутился отец. – Думаешь, у меня нет причин?! Мне под пятьдесят! И я сплю в одной комнате со своей матерью! У нас в квартире две комнаты, и прежде с ней спал ты, а я отдельно… тогда мне было свободнее и проще, но ты взбрыкнул, поставил вопрос ребром и отселил ее ко мне. И что мне? Как мне жить? Почему ты не можешь спать с ней в одной комнате?
Я ее боюсь, – сказал Георгий.
Меня? – удивилась Татьяна Васильевна.
Прости меня, бабушка. Ночами мне мерещится страшное и я борюсь… побеждаю. Мне легче побеждать, когда я один. Один на один со всем этим. Скоро вновь придет ночь, но она будет необыкновенной, фантастической, новогодней, и вас, как и меня, никто не обидит, потому что я верю и я знаю, я с детства надеялся и не отступался, мне трудно говорить долго. Вы догадаетесь и без меня. Стол накрыт и елка… елочка горит… глядя на нее, я расту и понимаю, какое счастье быть рядом с ней и полагаться на изменения…
Утомил! – воскликнул отец. – Смотри на свою елку и помалкивай! Шампанское я тебя открою, но позже. Ты глотнешь и ляжешь спать, а пока, парень, жди. Провожая Старый Год, мы выпьем без тебя. – Взяв бутылку водки, Валентин Сергеевич наливает матери и себе. – Ну, мама… порадовал тебя уходящий год?
Не слишком, чтобы… впрочем, мы живы и не болеем. Я не про всех, а о тех, кто не болел и не заболел в уходящем году. А кто болел, тот и болеет, но винить уходящий год…
Довольно мямлить! – прокричал Валентин Сергеевич. – На кухне втихую не приложилась? Употребила?
Нужно мне это, – пробормотала мать.
Ладно, не оправдывайся. Поднимай рюмку, а я скажу. В общем, прощай, год. Ты уходишь, и я не вижу оснований тебя задерживать. Огромной радости ты не принес, большими горестями не пригнул, до двенадцати еще есть время, и я повспоминаю… философски осмыслю плюсы и минусы.
ВАЛЕНТИН Сергеевич и Татьяна Васильевна отошли ко сну. Их кровати недалеко друг от друга; в проходе между ними виднеется груда из четырех сброшенных тапочков, запускаемые на улице петарды рассеивают мрак и озвучивают продолжающийся праздник; откинув одеяло, Валентин Сергеевич спит и стонет. Татьяна Васильевна дышит редко и глубоко.
Георгий стоит у окна в своей комнате, прикладывается к бутылке шампанского, внизу толпятся люди. Снизу доносятся радостные вопли, оттуда взмывают цветные огни; по мнению Георгия, там все до невозможности прекрасно.
РАЗРОЗНЕННЫЕ группы по два-три человека, занимая одно пространство, создают ощущение целостности, приплясывают и переговариваются на повышенных тонах; разговоры из-за беспрестанно взрывающейся пиротехники неразличимы, обнимающиеся люди словно бы прощаются в эпицентре разыгравшегося сражения – поднимают стаканы, поминают погибших; муж Марины Андрей вместе с Дмитрием Ельцовым твердо стоит у скамейки.
