Читать онлайн Петр Альшевский - «Яйцо от шефа»

© Петр Альшевский, 2021

ISBN 978-5-0055-0692-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Промерзая у своих, выставленных на улице картин, воронежские художники Гурышев и Устинов принимают на себя все минусы холодной зимы.

У остролицего Устинова три неброских пейзажа. Произведение пучеглазого Гурышева замысловато – на пьедестале Чебурашка, космонавт и богатырь, под ними сваленные в кучу символы не устоявшего зарубежья: Эйфелева башня, Биг Бен и т. д.

Устинов. Лицо что ли замотать.

Гурышев. Подумают, что физиономии мы скрываем.

Устинов. Никто не подумает. С морозами кто как может борется. Рыбаки поддатыми у проруби сидят.

Гурышев. Мы – художники. Хочешь, чтобы и от нас перегаром разило? Людям должно казаться, что мы какими-нибудь ангелами в эмпиреях витаем, а мы водку жрем. Полбокала виски, наверное, допустимо, но на виски у нас нет. Твои картины дороже, чем бутылка виски хорошего?

Устинов. Безусловно.

Гурышев. Надо снижать.

Устинов. Ты давно о снижении долбишь… послушайся я тебя, я бы «Ранние маки» за копейки продал.

Гурышев. Этими маками ты мне вечно, думаю, тыкать будешь. Ну повезло тебе с клиентом, выручил за них что-то…

Устинов. Целый месяц стояния здесь окупил!

Гурышев. Что значит, окупил? Для перевода времени в деньги у тебя особенный курс имеется?

Устинов. Я на зарплату среднего офисного служащего ориентируюсь. За маки мне где-то месячную заплатили. Тебе за картину такая сумма когда-нибудь падала?

Гурышев. Случалось, мне неплохо платили. В кафе у памятника Никитина чаю бы в долг урвать.

Устинов. А они что, в долг могут?

Гурышев. Мне наливали. Они знают, кто я. Деньги за прежний чай еще требуют, но неровен час придут… расплатиться с ними жене первым делом скажу.

Устинов. Чего-то сегодня ты без супруги. Обычно вместе торговлю ведете. но сегодня из-за холодрыги ты ее, видимо, пожалел. Чем она сейчас дома занимается? Живописью?

Гурышев. Я оставил ее у холста. В тяжких мыслях сидящей. Ладно бы творческий кризис, но ее лакокрасочный материал – масляные краски в тягостность раздумий ввели. Некоторые заканчиваются, а цены на них…

Устинов. Увы нам, увы. Хоть танцорами диско становись.

Гурышев. Мне переучиваться в падлу.

Устинов. А ты в теме, о чем я тебе говорю?

Гурышев. Да видел я, видел… кто умеем определенным образом танцевать, милости просим. На ночном клубе вывесили. Заманчиво, конечно.

Устинов. Без половых и возрастных ограничений.

Гурышев. Танцоры им, вероятно, и для потехи нужны.

Устинов. Днем я бы полотнами занимался, а по ночам танцевал. Пластика у меня еще с юности осталась. Вполне пластично я двигаюсь.

Гурышев. А я из-за холода ничем пошевелить не в состоянии.

Устинов. Но мозгами ты шевелишь.

Гурышев. Ничего потрясающего. Ты о мозгах, чтобы услышать, к чему я ими пришел? Что о твоем танцевальном будущем они мне сказали?

Устинов. Ты будешь меня высмеивать.

Гурышев. Бог с тобой, зачем мне. Ступай к ним пожалуйста, иди – иди и проверься.

Устинов. Проверься?

Гурышев. Себя проверь. Поскольку они разбираются, они, возможно, тебя обнимут и скажут, что как раз к этому ты и предназначен – горячее диско ночи напролет выдавать. Ой, ощущаю, шапка у меня натянулась – уже не уменьшается у меня в голове навязываемый ей бред. С Буйняковским ты созванивался?

Устинов. Он подойдет.

Гурышев. Опять возле нас расположится?

Устинов. Ну в десяти метрах от нас…

Гурышев. Попрошу в двадцати!

Устинов. И что, ему там стоять и с нами перекрикиваться? Поговорить с коллегами ему непременно захочется.

Гурышев. С коллегами бы ему о Густаве Климте пристало поговорить.

Устинов. О нем молчок.

Гурышев. О дороговизне растворителей тоже приемлемо. О чем-нибудь, с живописью сколько-нибудь связанном! А он нам о своем смертельно больном брате, по которому всей вафельной промышленности рыдать не перерыдать.

Устинов. Да он не о брате…

Гурышев. О ниссане!

Устинов. Ниссан же к нему перейдет. Он и делится, что у него с планами на использование. Дальние поездки. Романтические знакомства.

Гурышев. Буксировка в ремонт!

Устинов. Он говорит, что ремонт его не разорит.

Гурышев. А для подстраховки у умирающего брата денег попросит. Сбережения он не ему, а сестре, но из доли сестры ты давай мне выдели… гнусно!

Устинов. Довольно справедливо. Ниссан в его нынешнем состоянии чистая обуза, и если ты его завещаешь, ты и ценность ему придай. Иначе что это за наследство?

Гурышев. Обременительное. Получил и с достоинством поморщился. Но не деньги же у умирающего вымогать.

Устинов. Но надо же с уходящего родственника что-то поиметь.

Гурышев. А ниссан? За него и без ремонта некоторую сумму выручить можно. За границей такие машины под пресс, а у нас продают, восстанавливают и кто-то катается. Находит в них вечный покой.

Устинов. Да, они небезопасны.

Гурышев. Постыдно он с умирающим братом… будь я его брат, завещать ему ниссан я бы передумал. Не желаешь дара сомнительного, ничего от меня не получишь!

Устинов. А ниссан кому завещать? Сестре?

Гурышев. С их сестрой я едва знаком. Машину она водит?

Устинов. Она и черта, если понадобится, оседлает. У нее четверо детей.

Гурышев. Про кучу детей я слышал.

Устинов. А что двое из них приемные?

Гурышев. Ее семейная ситуация мною очень издалека наблюдается. Без пристальности. Трое детей, четверо – до абсурда довела…

Устинов. Двое детей приемные.

Гурышев. Своим есть нечего, а она еще подобрала…

Устинов. Она за мужика с двумя детьми выскочила. Его предыдущая жена на батарее повесилась. Принимала гостей, а после ушла в комнату и с собой все. О том, какие основания, не знаю, что сказать.

Гурышев. Помешательство. Усталость. Ипотека. В секту самоубийц ненароком попала.

Устинов. Руки на себя наложишь и белой голубицей в рай полетишь?

Гурышев. Наверно.

Устинов. Тогда почему ты от помешательства отделил.? Это и есть помешательство.

Гурышев. А прочие пути до рая добраться? Где-то имеется некий рай, и я его заслужу, буду здесь голодать, чтобы вкуснейшей пустотой там объедаться… всякая религия – помешательство чище некуда.

Устинов. У овдовевшего мужика на поминках женщина к нему приставала. Гурышев. Да я смотрю, набор психов в его окружении мощный!

Устинов. Народ разошелся, а она посуду, постирать, подмести, он просит ее удалиться, а она говорит, что одного его не оставит. В оборот его взяла. Нормальный мужик, холостым ставший! Зевать тут не следует.

Гурышев. А судьбы его прежней жены она не испугалась? Себя, дорогую, на той же батарее упокоившуюся, в воображении не нарисовала?

Устинов. Меня-то он не доведет. Я замуж выйду и совершенно счастливой буду. Никак иначе я ее позицию истолковать не могу. Но ты за нее не беспокойся – он на ней не женился. С сестрой Буйняковского жизнь связал и еще двое детей по планете Земля забегали. От Буйняковского знаю, что согласие у них редкое. Творческие стремления раздор не вносят. Что у тебя за картина-то? Что за Чебурашка, богатырь и космонавт?

Гурышев. Русский мир. Они на пьедестале, а под ними поверженные неудачники. Эйфелева Башня, Эмпайр-Стейт-Билдинг, китайской стены кусочки. Мы наверху, а под нами все нам чуждое. Побежденное! Опрокинутое!

Устинов. Философию русского мира ты, кажется, не разделяешь.

Гурышев. Из меркантильных соображений я эту картину написал. Куда-нибудь в Администрацию ее продать или в патриотических кругах ею прославится – меня бы узнали, заказами на что-то похожее заваливать бы принялись, я бы малевал и жене с дочерью любое их пожелание безотказно… когда ее закончил, изрезать ножом захотел. По отношению к себе такого паскудства не припомню… я не в высях парю, но и не ползаю же. Картину на радость идиотам! Какая же удачная мысль посетила! Я собирался ее уничтожить, но тут подумал, что потраченные на нее краски и время вознаграждения требуют. Большая карьерная ставка отменятся, а за работу мне пожалуйста заплатите. Если здесь кого-то впечатлит, пусть забирается и домой – публичная демонстрация мне противна, а для домашней коллекции сколько угодно.

Устинов. Подпись под ней не твоя.

Гурышев. Ну разумеется, я ее не своим именем подписал. Чтобы никаких привязок ко мне – мне деньги и как загаженный песок с рук отряхну.

Устинов. Покупателя я тебя, наверное, подгоню.

Гурышев. Патриота?

Устинов. Твою картину помимо патриота едва ли кто купит. На кого ты рассчитываешь?

Гурышев. На того, у кого в сознании не патриотизм, а сюрреализм. Требованиям сюра моя картина, думаю, отвечает.

Устинов. Покупатель, которого я подразумевал, работы Буйняковского тут недавно разглядывал.

Гурышев. Да какой Буйняковский сюрреалист!

Устинов. Буйняковского он отмел. Мои картины ему совсем не показались, а в буйняковские чего-то пялился… не талант же в нем углядел.

Гурышев. Не может быть.

Устинов. По мере рассмотрения очевидное он увидел. О намерении недорогой талантливой живописью разжиться он не Буйняковскому – мне сказал. Телефонный номер мне дал. Что, устроим ему просмотр?

Гурышев. Приглашай.

Устинов. Сюда?

Гурышев. А куда мне с картиной, за Чернавский мост на автобусе ехать?

Устинов. У тебя же не «Мадонна со змеей».

Гурышев. Караваджо?

Устинов. Два метра на три. Ты со своим богатырем в автобус вполне влезешь.

Гурышев. К нему приду, а он поглядит и за кошельком. Я подумаю, что он картину у меня приобретает, но оптимизм ты, художник, души. На обратный проезд мне сунет!

Устинов. Проезд подорожал.

Гурышев. И вафли вверх поперли! О вафлях я из-за Буйняковского

Устинов. Умирающий брат у него, да, на руководящем посту вафлями ведал.

С перевязанными картинами представительный Буйняковский.

Буйняковский. Голодающим Черноземья многие лета. Финскую одежду у нас открыли.

Устинов. Мы утеплились.

Буйняковский. А что-то единое нам не прикупить? Встали бы втроем в одинаковом!

Гурышев. Как городская уборочная служба?

Буйняковский. За три куртки скидку дают. Обещают десять процентов, но я бы и пятнадцать выторговать.

Гурышев. А за три разные скидку дадут?

Буйняковский. Скорее, да.

Гурышев. Меня дочка замучила верхнюю одежду выпрашивать. А тут и жене возможность.

Устинов. Третью отцу?

Гурышев. Себе.

Буйняковский. Все в обновах, а заслуженный дедушка в драном тулупчике выбегает порыдать на мороз…

Гурышев. Наигранная истерика. Тулупчик-то накинул!

Устинов. Отец у тебя похитрее. Задумает отцовскую обиду изобразить – в майке и тапочках под снег вынесется.

Гурышев. И помрет. Нет, у меня к себе бережно. У него женщина, остужаться ему, как мужчине, риск… славное боевое настоящее. Об отце я без закипания не могу. Твой умирающий брат на выздоровление не пошел?

Буйняковский. Врачи ему месяц. Я бы им не верил, но видок у него, их неблагоприятные прогнозы подтверждающий. Скоро смерть… важный рубеж. Он думает, что со смертью его существование не закончится.

Гурышев. В предсмертном ужасе и не то подумаешь. Чтобы, умирая, материалистом оставаться, дух нужен крутой.

Устинов. Святой дух. Умирать и ни за что не цепляться, любую человеческую смелость превышает. Если он настолько смел, это у него откуда-то свыше, извне… ключи от ниссана уже у тебя?

Буйняковский. У меня. Словно от царства небесного для меня они. Я с грубой, очевидной для всех иронией.

Гурышев. Ты же путешествовать собирался.

Устинов. О путешествиях он мне воодушевленно вещал.

Буйняковский. Мысль взошла на солнце предвкушений, но в темени раздумий засохла она. На бензин тратится, ночевать где-то…