И без того серый день стал ещё колючее и бесцветнее. За окном, вдали, пробила полночь. Часы на ратуше провозгласили начало новых суток. Эрика очень надеялась, что с рассветом она почувствует свою двузначность и значимость. А пока. Пока хорошо было бы поймать за хвост какой-нибудь волшебный сон, завернуться в него как в одеяло и пропасть до утра.
Но глаза упрямо не хотели закрываться. Взгляд блуждал по углам и полкам. Она знала свою комнату, полную разных мелочей, книг и игрушек, так хорошо, что даже сумрак не мешал. Разве что самую малость. Ночь поедала цвета, а память не всегда успевала вернуть их. Эрика остановила взгляд на клетке. Пирата не было видно, даже хвост не торчал. Не ведая бессонницы, крыс дремал в своём домике – затопленном корабле, вообще-то предназначенном для аквариума, но так славно дополнившем его нору.
Внутри заворочался Злобень. Этот мерзкий монстр источал яд обиды и ярости. Неужели ма не может хотя бы на минутку стать прежней? Хотя бы на кусочек торта? Раз в году? И отчего па всегда её покрывает? Да, он старается изо всех сил, так почему бы и ей не постараться? Неужели это так сложно? Неужели она так много просит?
Иногда Эрике казалось, что она ненавидит родителей. И тогда Злобень радостно скалился. Вот и сейчас он расплылся в отвратительной зубастой улыбке.
Эрика сжала кулаки, впилась ногтями в ладошки, зажмурилась изо всех сил, лишь бы не дать пролиться слезам. А по клыкам Злобеня скатились ядовитые капли слюны. «Неужели они не могут быть нормальными? – шипел монстр. – «Так сложно не испортить всего лишь один день в году?».
В груди стало горячо-горячо, словно углей закинули. Пальцы онемели, ладошки ныли от врезавшихся ногтей.
– Они любят меня, – прошептала Эрика и, потянувшись, ухватила за хвост плюшевого тамарина[32].
Она стянула с полки игрушку и прижала к груди. Злобень недовольно отпрянул, притих, растёкся токсичной лужей, из которой тут же вынырнул Обидка. Самый унылый из монстров. Эрике не очень хотелось с ним общаться. Свернувшись рогаликом и зарывшись носом в пушистый бок обезьянки, девочка зажмурилась и постаралась вытолкнуть свой дух из тела. Это была её тайная игра: невидимкой парить по дому.
Шкуры на кухне не было, должно быть, выскользнул на улицу, чтобы позже вернуться с прилипшим к лапам Мокрицей. Па шуршал в своём кабинете, разговаривая с книгой, залечивая её раны, нанесённые временем и дурным обращением. Молчаливые истории смотрели со всех сторон, а сам дом тихо вздыхал от салочек ветреных червей, ветрогрызов, что резвились, летая в трубах и меж стен. Эрика могла проникнуть в любой уголок, увидеть каждый предмет и каждого жильца. Но было одно место, куда она не решалась заглянуть даже бесплотным духом: комната за запертой дверью, в конце коридора, всего в тринадцати шагах от неё.
Ветрогрызы лентами кружили вокруг Эрики, вовлекая в свою чехарду. Старый дымоход, которым никто не пользовался, был как тоннель. Девочка выпорхнула в графитовое оплывшее небо и поёжилась. Усевшись на краешек трубы, она смотрела на чешуйки черепицы, драконьим шипастым хребтом шпилей, башенок и чердаков опоясывающим Корвинград. Дома так плотно жались друг к другу, что можно было скакать с крыши на крышу, пока не закончится город.
Три этажа не такая уж и высота, но и отсюда можно разглядеть серебряную спинку реки и усики мостов. Река Янтарная девочке представлялась ещё одним спящим драконом. Он был похож на тех, что рисуют в азиатских сказках, но без лап и с множеством длинных хвостов по всему телу. А ещё этот дракон виделся ей непременно синим и пернатым, и все его сны были о небе: ведь как ни посмотришь – в реке всегда отражаются то изменчивые облака, то всполохи восходов и закатов, то огни домов и яркие звёзды.
