С каждым мгновением сражение становилось все ожесточеннее, кровавые ручьи текли с Куликова поля в Непрядву, воды ее стали багрово-красными. Уже пали князья белозерские и тарусские, несколько воевод, множество дружинников и ополченцев. Сбит с коня и завален грудой тел великий князь Московский Дмитрий. Остатки полков левой руки русских бросились бежать в разные стороны. Страшная угроза нависла над главными силами в центре, еще немного – они будут окружены и разгромлены.
В зеленой дубраве, держа мечи и копья наизготове, затаился засадный полк, в котором был Федор. Ему было слышно, как торопит Боброка князь Серпуховский, грозит, что бросится в битву со своей дружиной, но воевода оставался непреклонен. Вот дозорные, сидевшие на высоком дереве, донесли, что Мамай остался на Красном холме лишь в окружении своих телохранителей, остальные ордынцы все в битве. Русичи с трудом обороняются, каждый миг могут дрогнуть и обратиться в бегство!..
Боброк бросил Серпуховскому: «Пора!» Владимир Андреевич поднял меч высоко над головой, закричал на всю дубраву: «Наш час пришел! Дерзайте, други и братья!» Дмитрий Михайлович подхватил: «Вперед! Слава! Слава!» Заглушая шум лютой сечи, в ответ зазвучал боевой клич воинов: «Слава! Слава!..»
Засадный полк устремился на врага…
Федор разил татар ударами длинного меча. Враги набрасывались на него по двое, по трое и тут же падали с разрубленными головами. Сквирчанина ранили в ногу, но он сражался, пока битва не закончилась полным разгромом ордынцев.
С Куликова поля Федора везли в телеге – загноилось раненное ордынской саблей колено. В Коломне, через которую лежал путь победителей домой, раненых приютили сердобольные жители. Долго лечили Федора травами и заговором и в конце концов выходили. В это время как раз набирали в коломенский острог людей, охочих служить на порубежье, туда подался и Федор…
В лесу уже совсем стемнело. Было тихо, лишь изредка в землянку доносились отдаленные голоса разбойников. Митрошка ничем не выказывал своего присутствия – либо задремал, либо, устав ждать, ушел.
– Разговорился я с тобой, – уже спокойнее сказал атаман. – Пора и честь знать. – Подняв с пола опушенный бобровым мехом колпак, тряхнул его о колено, надел на голову. – А теперь слушай, – продолжал он. – Решили мы с молодцами лесными покинуть места тутошние. Завтра уходим. Что с тобой делать – ума не приложу. Хотят удальцы мои расправиться с тобой – дюже насолили острожники лесному люду… А мне ты по душе пришелся, молодец. Спасу тебя. За что – пока сказывать не стану. Нашего ты роду-племени, крестьянского, идем с нами. Ежели не за себя, так за других людишек, малых, неправедно обиженных, заступником станешь.
Федор оторопело замигал глазами, не сразу и уразумел, что чернобородый разбойник предлагает.
Атаман пристально смотрел на пленника, лицо его при свете догорающей свечки казалось хищным.
– Чего молчишь? Сказывай: по душе тебе такое?
Федор разозлился:
– Купцов убивать зовешь, атаман?
– Вишь, купца пожалел! – едко усмехнулся Гордей. – Не об том я с тобой разговор вести хотел.
Когда Гордей шел к пленнику, то надеялся выпытать что-либо о том, кто предупредил сына боярского Валуева. Однако разговора не получилось. Поняв это, процедил сквозь зубы:
– Видать, княжьи объедки по душе тебе больше! – Резким движением подхватил свечу, которая тут же замигала, и направился к выходу.
