Лимба - страница 7

– Да понятно. А что делать, если все фиолетово? Талантов нет. Поступлю, куда родители скажут, чтоб их еще больше не расстраивать, я у них… Ай, не стоит. Барбара, ты совсем замерзла. Пойдем хоть чаю попьем.

«Фиолетово», – усмехнулась про себя Лимба. У нее любимый цвет как раз такой, еще с тех пор, как поняла про себя, что Бастиндой, как ее прозвал Антошка (взамен став Страшилой), не так уж и плохо быть. Только надо не дать себя победить. И, если разобраться, ей тоже фиолетово, то есть безразлично, все из того, что предлагает мама. Как бы набраться решимости? Никто не должен всю жизнь делать то, что не хочет… Бухучет. Ага. Убиться лучше сразу. Но как маму не расстроить этим? Она ведь не плохого желает, наоборот, предлагает такую работу, которую считает безопасной, которая в любые времена пригодится… Что Кран недоговорил, интересно? Или неинтересно.

В буфете, как будто сработала машина времени, чай наливали в граненые стаканы в тяжелых старых подстаканниках, и салфетки торчали из опиленной гильзы, и пирожки подавали на старых гнутых, во вмятинах, алюминиевых солдатских тарелках. Лучше бы на обычных. И Кран, как подслушав, сказал:

– По-моему, это нехорошо, такую память превращать в аттракцион.

Лимба устала. Она грела руки об стакан, хотела на солнышко и послушать, как шумит море. А об умном рассуждать не хотела. Все равно настоящие мысли приходят лишь изредка, а так просто воспроизводишь на своем языке все окружающее, очевидное, понятное, – как отличница, наизусть, осмысляешь, не добавляя своего. Свое, наверное, только гении добавляют.

Антошка пожал плечами:

– Да ну, не с войны же тарелки тут у них. Так, реквизит. Молотком побили, песком потерли, да и все, состарили. Ну да, так вроде нехорошо, но людям ведь хочется типа «прикоснуться». Атмосфера, опять же. Может, хорошо, что музей об этом вообще думает.

– Странное дело, – допив кирпичного цвета чай, совсем уж негромко заговорил Кран: – Я, когда бываю с кем-то втроем, теперь обычно оказываюсь в меньшинстве. А с вами не так.

– «Теперь»? – уточнила Лимба.

– Вы умные, – не ответил Кран. – Тактичные, спокойные. Никому ничего не доказываете – потому что уже тысячу раз доказали, что самые умные в классе. Но еще вы добрые. Может, дело в этом. Отвык я, что можно быть с кем-то вместе.

– Это потому что еще пока что каникулы. Учеба на медаль все доброту отобьет, – Лимба совсем замерзла. – Десятый вон как страшный сон, а теперь-то… И дружбу отобьет, и вообще все…

– Не похожи вы на отбитых.

Антошка жевал пирожок. Интересно, кем бы он был, если б они были в сказке? Страшилой? Или сразу Гудвином? Кем бы стал, чем бы занимался, если б не рвался к медали? А Кран? Неужто правда у него никаких амбиций нет? Или просто заржавел насмерть, как Железный Дровосек? Ну, она не Элли, чтоб всем помогать. В школе она злобная Бастинда, Антошка-то знает. Что-то она правда устала. Антошка дожевал и сказал:

– А я думаю, что все это про дружбу и так далее в трудные времена только нужнее.

– Времена всегда трудные, – Кран опять стал похож на поэта инкогнито.

– Лабы по физике, – вспомнила о насущном Лимба, – да и все другие вместе делаем опять, хорошо?

– Зачем рушить традиции, – вздохнул Антошка. – Не беспокойся, Бастинда. А то когда ты беспокоишься, я опасаюсь, что ты кого-нибудь сожрешь.

Ага, и от кого-то останется дырка от Пончика. Ой, то есть от бублика. Это же просто поговорка… Пончик, пожалуйста, не приезжай еще хотя бы недельку. Или две-три. Что-то она стала хуже слышать, и почему-то клонило в сон. Ещё казалось, что побеленные бетонные своды, неровные и шершавые, на самом деле из спрессованного творога, будто кто-то прокопал эти залы в огромной промороженной пасхе.