Лирика смерти - страница 2

– Доброе утро.

– И вам доброе. Собрались прогуляться по здешним местам? – уставшим голосом спросила женщина.

– Да, сегодня ночью мне приснился прекрасный сон, а сейчас хочу увидеть прекрасный пейзаж вашего городка в утреннем свете, – улыбнулся я Марине Николаевне, ожидая, что она улыбнется в ответ. Но улыбки не последовало.

– Желаю вам удачи, – сухо проронила она и направилась в сторону небольшой кухни, что ютилась в углу дома.

Я лишь мельком успел рассмотреть, что в руках она сжимала какую-то совсем маленькую икону, которую изо всех сил старалась оставить вне поля моего зрения. Ну да ладно, подумал я. Каждый имеет право хранить свои секреты, а меня ждут мои дела, которые ничто ни в коем случае не должно омрачить. С этой мыслью я и покинул дом.

Естественно, живописная река, утопающая в зелени, не могла оставить меня равнодушным, и в моих планах, несомненно, было как-нибудь посидеть в одной из прибрежных беседок. Вода – это прекрасная и завораживающая стихия. Глядя на нее, душа окунается в атмосферу умиротворения и спокойствия. Но ни того, ни другого сегодня мне абсолютно не хотелось. Меня переполняли чувства. Нежный женский голос, которым кто-то загадочно прошептал мне стихи, так ласково и тихо, словно боясь, что их услышит кто-нибудь еще, и этот невообразимо прекрасный сон – все это не случайно. Было такое ощущение, что кто-то свыше пытается навести меня на мысль о чем-то очень важном, о чем-то забытом, но живущем внутри меня. О том, что может уничтожить только смерть, а может быть, даже ей не под силу сделать это.

Мне просто безудержно хотелось описать состояние, в котором я сейчас пребывал, но мысли сплетались в кучу, и я сам не мог понять, с чего хочу начать, одно мне было ясно наверняка. Я должен снова начать писать, как когда-то давно, но только с новыми силами, с более взрослым отношением к жизни, с большим опытом, полученным за прошедшие годы. Не исключено, что в этом и кроется мое истинное предназначение в жизни, и я должен описать то, что творится внутри меня, и то, что мне шепчет сверху что-то чистое и светлое, неизведанное, загадочное, но в то же время открытое и искреннее. Все эти размышления еще больше воодушевили меня. Я все быстрее и быстрее шагал вперед.

Пейзаж очень изменился. Все чаще встречались заброшенные, покосившиеся от старости дома. Один из них настолько привлек мое внимание, что я решил повременить с полетом мыслей о чем-то вечном и высоком и, спустившись на землю, внимательно рассматривал каждый неровный его контур, каждую прогнившую балку буквально умирающего дома. Одна стена наполовину обвалилась, и сквозь заросли травы и густо покрытые листвой деревья, окружающие дом, были видны некоторые элементы быта людей, живших некогда в нем. Деревянный стол, покрытая ржавчиной раковина, настолько беспощадно уничтоженная временем, что это было видно даже оттуда, где я остановился, чтобы посмотреть на угасающее строение, черпак, одиноко висящий на стене, который уже никто и никогда не будет бережно вымывать после того, как закончился борщ в кастрюле, что стоит рядом на не менее ржавой плите. Вся эта картина была просто пропитана тоской. Она была невыносимо печальна и в то же время как-то по-своему прекрасна.

Металлический громкий лай, разнесшийся эхом по всей округе, заставил меня вздрогнуть. Я медленно попятился назад. За трухлявым, кое-где поросшим мхом забором, что ограждал умирающий дом, прямо напротив меня стояла огромная собака. Всем своим видом она давала понять, что далеко не рада моему присутствию. Ее глаза были буквально налиты кровью. Мгновение спустя последовал прыжок. Забор хрустнул и накренился еще больше. Я в ужасе отпрянул назад. Вовсе некстати под ногами оказался камень. Приземление было быстрым. Только на земле, весь в дорожной пыли, я понял, что споткнулся. Лай все не прекращался. Забор, к счастью, оказался куда более прочным, чем можно было подумать, вот только и дальше проверять его у меня не было ни малейшего желания. Внезапно лай стих. За забором послышались шаги. Я поспешно поднялся и увидел мальчика. Он присел рядом с собакой и что-то шептал ей на ухо, бережно поглаживая по огромной голове с широченными челюстями. На вид ребенку было не больше десяти. То, как он с легкостью успокоил такую озлобленную тварь, поразило меня до глубины души. Я прислушался, и мое удивление стало еще больше.