Шли дни – сто, еще раз сто, но никто за ним не приходил и не приезжал. Он мог бы считать и дальше, но все равно ничего в его жизни не менялось. Порой ему казалось, что все о нем просто забыли, и все-таки он продолжал надеяться, что мама его помнит: сама, наверное, плачет, но приехать почему-то не может. Время от времени ему вдруг приходила в голову вполне разумная мысль, что если сесть самому в правильный вагон правильного поезда, тот обязательно привезет его домой. Но он вдруг вспоминал, как страшно было на вокзале, где его окружали только бегущие ноги, мешки, перевязанные веревками чемоданы, мятые металлические чайники с болтающимися крышками, где можно так легко потеряться! Надежной была только рука тети Лизы, которая крепко держала его чуть выше сжатого кулачка и упрямо тащила сквозь толпу. И он с грустью понял, что одному, без тети Лизы, ему домой не добраться. Значит, надо ждать. Терпеливо ждать. Постепенно он начал привыкать к своему одиночеству, но чтобы не потерять надежду, стал придумывать свои собственные оправдания взрослым. А может быть, это тетя Роза ему подсказала… Тетя Лиза не приходит, потому что занята на работе. Мама не приезжает, потому что маленький братик, появившийся незадолго до его отъезда, болеет и сама она кашляет. Ведь он не может сейчас им помочь, а только когда подрастет, станет сильным и крепким. Ну что ж, значит, надо ждать и стараться вырасти поскорее.
Прошло еще полгода, а мама все не приезжала. В то, что останется здесь навсегда, он не верил, потому что не хотел в это верить или просто в его сознании еще не было такого страшного слова. Он по-прежнему тосковал, скучал по маме, только вслух об этом больше никому не говорил.
Не сразу получилось у него называть тетю Розу мамой, долгое время он никак ее не называл, хотя привязался к ней быстро. Он чувствовал, что она его жалеет, всегда подкладывает ему в тарелку лишний кусочек масла, потому что «масла ей нельзя, и вообще она масла не любит». Еще она пекла для него вкусные оладушки, а в чай всегда насыпала вторую ложечку сахарного песку. Ему было тепло и хорошо рядом с ней.
Постепенно он стал забывать мамино лицо, руки и даже запах. Он реже стал подбегать к двери на чужой звонок или стук и почти привык к тому, что добрая тетя Роза – его новая мама, даже добрее его родной мамы, ведь она заботится только о нем, а у его мамы есть и другой сыночек. Так в нем впервые пробудился слабый росток детской ревности. Наяву он стал называть тетю Розу мамой, мамой Розой, но во сне все еще звал ту, родную. А дядю Яшу сравнивать было не с кем – другого папы у него все равно не было.
К новому месту привыкнуть оказалось гораздо проще. Хотя многое здесь оказалось не похоже на его прежний дом, но одно было общим – легко узнаваемая печать послевоенной изможденности на лицах людей и почти нищенская убогость обстановки. Стол, шкаф, кровать, пара табуреток. А тут были еще стулья с выгнутыми спинками и старинный диван с продавленным сиденьем.
Когда дома он вполне освоился, его стали ненадолго выпускать во двор одного, посидеть на крылечке, посмотреть, как играют соседские мальчики, а может, и поиграть с ними. При этом мама Роза внимательно следила из окна, чтобы он постоянно оставался в поле ее зрения. Местные игры были ему часто незнакомы, и поначалу он просто наблюдал, как играют другие. Со временем он освоился, и ноющее чувство тоскливого одиночества начало полегоньку отпускать. Только добравшись вечером до кровати, он вдруг снова вспоминал поезд, дорогу и маму, и слезы сами начинали катиться из глаз. Плакал он от обиды. Зачем мама отправила его этим людям? Сначала обманом посадила его в поезд, а теперь и вовсе забыла о нем?
